В Надиной голове всплывают картинки с Ксюшиного телефона. Маленькие выточенные дома, похожие на глазированные пряники.

— Мама навсегда переезжает?

— Да кто ее знает, Надюш. Навсегда, не навсегда… У нее ветер в голове. Куда этот ветер подует, туда она и летит. Упустила я ее, давно еще. Что говорить. В общем, к чему это я?.. Да. Некому будет за мной подтирать. Пусть уж этим займутся специально обученные люди.

— А я? Я могу за тобой ухаживать.

— Ну о чем ты говоришь?.. Ты у меня девочка добрая, но не от мира сего. Не приспособленная для таких вещей, понимаешь? Ты вообще за бытом следить не можешь. Куда уж тебе о малосильной бабушке заботиться.

— Но ведь я умею включать стиральную машину. И варить макароны и рис.

— Да, Надюш. Вчера вон поставила вариться макароны и ушла играть своего Чайковского. А когда я на кухню приковыляла, вся вода уже выкипела. Дно кастрюльное почернело. Еще бы чуть-чуть — и начался пожар.

Надя снова опускает взгляд на пыльный комок.

— Я за тебя переживаю очень, Надюш. И за Олежку тоже. Все думаю, как вы одни тут справитесь. Не представляю. Надо вас пристраивать срочно. Да только куда… Но хоть обузы в виде немощной старухи у вас не будет, и то хорошо. А там — придумаем что-нибудь. Может, Олежка женится наконец, и его жена за вами обоими присмотрит.

Бабушка гладит Надю по волосам — легко, почти невесомо.

— Мы справимся, — говорит Надя еле слышно. — Я обещаю. Я буду очень внимательно за всем следить. И не уходить с кухни, пока макароны не сварятся.

Бабушка уехала в дом престарелых в конце сентября. Собрала две сумки вещей и уехала на такси. Дядя Олег и Надя проводили ее до темно-красной машины. И дядя Олег обещал каждые две-три недели обязательно бабушку навещать. А как только такси превратилось в далекую кровяную каплю и скрылось за поворотом, тут же юркнул обратно в подъезд. Надя постояла еще пять минут, растерянно глядя то на «Пятерочку», то себе под ноги — на маленькую черную деревяшку, полусгнившую от дождя. И внутри Нади было черно и трухляво.

Вернувшись в квартиру, она прошла в бабушкину комнату. Не закрывая дверь, села на голый матрас и зачем-то принялась пересчитывать завитки на обоях. В комнате все еще пахло бабушкой. И если не смотреть на опустевшие шкафы и кровать, можно было представить, что ничего не изменилось, что все на своих местах. Да и в комнате напротив, через две приоткрытые двери, виднелся привычный затылок дяди Олега. Как в самый обыкновенный день. Но долго себя обманывать все равно не получалось. Свежее кровянистое воспоминание об отъезжающем такси тянуло Надю в реальность.

Как и обещала, Надя стала следить за всем внимательнее, чем раньше. Научилась, помимо макарон и риса, варить куриный бульон. Посмотрела в Интернете видео, в какой момент что нужно добавлять. И четко последовала инструкции. Правда, кастрюля была не совсем такая же, как в видеоролике, и Надя из-за этого переживала. Но другой кастрюли не было — другую Надя сожгла две недели назад, оставив без присмотра на плите. И пришлось варить в том, что было. Надя просмотрела видео четыре раза, чтобы точно ни в чем не ошибиться. В пятый раз посмотрела уже после приготовления: проверить, что ничего не упущено. Вроде бы она все сделала верно. Но бульон оказался катастрофически пересоленным. Видимо, щепотки соли из видеоролика с Надиными щепотками не совпадали. Но как их можно было правильно отмерить, если в инструкции об их величине не говорилось ни слова?

— Да нет, мелкая, все нормально. Отличный супчик, — сказал дядя Олег, не отрываясь от экрана.

Надя взяла на себя заботу о дяде Олеге — насколько это было возможно. Приносила ему в комнату еду, уносила пустые тарелки. Загружала его одежду в стиральную машину, а потом развешивала в ванной, на сломанной сушилке (две спицы вылетели еще в августе). По средам и субботам ходила после школы в магазин за продуктами. С самым настоящим — хоть и мысленным — списком покупок. Почти как Елена Ивановна.

А по вторникам, пятницам и воскресеньям Надя ездила навещать бабушку. Дом престарелых оказался не очень далеко, и до него от дома можно было доехать на пятом автобусе. Мимо вещевого рынка, вокзала и сквера со статуей девушки. Три остановки не выходить, на четвертой выходить. Все это Наде объяснила соседка с первого этажа Ольга Викторовна, с которой бабушка иногда общалась.

В новом доме у бабушки тоже была своя комната, правда, чуть поменьше. Стены окружали бабушку ровной, практически больничной белизной. В воздухе было пусто и стерильно. И даже спустя недели и месяцы бабушкин запах там не поселился. Хотя повсюду были расставлены и разложены бабушкины вещи. Бабушкины заколки, расческа, брошка в виде грозди рябины, мази, флаконы с лекарствами. Поначалу Наде казалось странным, что такие родные и знакомые вещи вдруг очутились в непривычной, чужой обстановке. Особенно сиротливой и бесприютной почему-то выглядела брошка.

— Все хорошо, — рассказывала Надя, садясь на скрипучий стул у бабушкиного изголовья. — Я получила вчера четверку за контрольную по физике, а сегодня пятерку по истории за реферат «Политика коллективизации СССР в тридцатые годы». На обед сегодня я готовила рис и сосиски «Великолукские». Я поела в четыре пятнадцать. Дядя Олег тоже поел, но сказал, что больше двух сосисок ему варить не надо. А я сварила шесть сосисок на нас двоих. Еще я прочистила раковину на кухне, потому что она засорилась.

Бабушка молча кивала. Гладила Надю по руке и печально улыбалась. А Надя, закончив свой отчет, поднимала глаза к потолку, к зеленоватой круглой лампе. Эта лампа почему-то все время была включена, даже днем. И поэтому напоминала Наде луну на светлом небе.

В основном бабушка лежала. Поднималась все реже и ходила все медленнее. По вечерам Надя сопровождала ее на прогулку во двор. Поддерживала под локоть и передвигалась — как и бабушка — крошечными шажками. Время от времени они останавливались, чтобы бабушка перевела дух. Надя в эти минуты разглядывала фонари, влажным охристым светом стекающие в асфальтовую дорожку. И темные кусты с охристыми пятнами воздуха в пролетах между ветвями.

Иногда бабушка расспрашивала Надю о школе, об одноклассниках. Но особых новостей обычно не было. Разве что когда Уваров разбил окно в женском туалете.

Как-то раз, уходя из бабушкиной комнаты, Надя заблудилась в коридорах и забрела в актовый зал. В зале были расставлены по углам пальмы с подсохшими кончиками листьев и громоздились сложенные друг на друга пластиковые стулья. А на сцене стоял белый рояль. Надя подошла к нему почти рефлективно. Подняла пыльную крышку и нащупала клавишные позвонки. Звуки разлетелись по залу грязноватым глухим дребезжанием.

— На нем уже сто лет никто не играл, — громоподобным голосом сказала вошедшая в зал уборщица.

Надя вздрогнула и резко подняла пальцы. Стало неловко, вспомнилось, как Юлия Валентиновна когда-то застала ее в пустом музыкальным классе за исполнением «К Элизе». И Надя вжала голову в плечи.

— Да ты чего, не смущайся. Ты умеешь играть? Может, исполнишь что-нибудь для наших стариков? Что угодно, хоть «Собачий вальс»! Знаешь, как они рады будут?!