Я тут же взяла себя в руки и, слегка повысив голос, велела:

– Успокойтесь, джентльмены. Прошу вас, выходите из зала тихо. Костюмы можете просто оставить на сцене. И, пожалуйста, не устраивайте толкучку в раздевалке.

Как ни странно, они сразу же подчинились и даже говорить стали едва слышными голосами. И ни один не принялся бегать между рядами. Все вообще вели себя очень прилично, а Оранж перед уходом обернулся, посмотрел на меня с лучистой улыбкой и сказал, ни капельки не заикаясь:

– Мисс, это был самый лучший урок французского на свете!

Керри улыбнулась.

– Вот вы и получили нового поклонника, Беки. – И она тихо прибавила, заметив, что к нам подошли Персиммон и Споуд, раскрасневшиеся от успеха: – А может, и не одного!

– Вы все играли очень хорошо, – еще раз похвалила я мальчиков. – И пьески написали остроумные. Особенно мне понравился персональный оммаж мистеру Скунсу.

Персиммон улыбнулся:

– Спасибо, мисс.

– Да, между прочим… – продолжала я. – Кто это был такой страшный? Ну, та фигура в черном, что из люка появилась?

Мальчики переглянулись и дружно пожали плечами.

– Это кто-то не из наших, – сказал Споуд. – Должно быть, какой-то идиот из другого класса пошутить решил.

И я снова почувствовала, как все усиливающийся страх жужжит у меня внутри подобно пчелиному рою. У меня под кожей полно пчел, думала я, вскоре и голова моя расколется, как у того льва из загадки Самсона. Я снова поднялась на пустую сцену и заглянула в открытый люк. Обычно в театрах такие люки снабжены подъемниками и автоматически задвигающимися дверями, но школьный бюджет, скорее всего, подобной роскоши не допустил. Дверца люка была снабжена самыми обыкновенными петлями и могла свободно болтаться в ту и в другую сторону; а со сцены вниз вела самая примитивная деревянная лесенка.

Я снова осторожно спустилась по этой лесенке в помещение под люком и подняла с пола сброшенный незнакомцем черный плащ и маску. Особенно странной казалась маска: идеально круглая, сделанная из бархата и абсолютно лишенная живых человеческих черт – прямо как грампластинка.

– Это так называемая moretta, маска пустого лица, – сказала Керри, входя в кладовую через боковую дверь. – Одна из разновидностей венецианских масок. Такие носили в семнадцатом веке. А эту я однажды даже использовала. Это было много лет назад. Мы тогда ставили «Отелло»…

Некоторое время я рассматривала маску. Она была идеально круглой, и в ней не были предусмотрены ни отверстие для рта, чтобы можно было дышать и разговаривать, ни тесемки, способные удержать маску на лице. Вместо этого на ее внутренней стороне я обнаружила нечто вроде плоской пуговицы.

– Предполагалось, что человек должен закусить эту пуговицу и тем самым удерживать на себе маску, – пояснила Керри. – Так что надевшая ее женщина оказалась бы не просто лишена лица, но и вынуждена молчать. Ставя тот спектакль, я решила, что это весьма интересный визуальный прием для создания женских образов, и заставляла исполнительниц женских ролей надевать такие маски на все то время, пока им не требовалось произносить слова роли.

– Когда это было? В каком году вы ставили «Отелло»? – поинтересовалась я, очень стараясь сдерживаться, хотя мне и казалось, что еще немного, и я взорвусь, разлечусь на тысячу кусочков.

– В семьдесят первом, – сказала Керри. – В год открытия этого театра. Мы играли в костюмах, подобранных в соответствии с эпохой. Вообще-то Дездемону пришлось играть мне. Но тогда я еще вполне на эту роль годилась.

Но я больше ее не слушала, ибо на полу под забытым плащом обнаружила и еще кое-что. Это был небольшой, размером с дамскую сумку, предмет, некогда блестящий и ярко-красный. Его я узнала бы сразу где угодно, сколько бы лет ни прошло. Ведь это был тот самый красный портфельчик, который Конрад подарил мне на день рождения! Тот самый портфельчик, который я загадочным образом потеряла в день исчезновения моего брата!

Глава вторая

Классическая школа для мальчиков «Король Генрих», 7 июля 1989 года

Я оставалась в театре еще долго после того, как Керри и мальчики ушли. Без них здесь сразу стало как-то неуютно, даже тревожно; тени, сгустившиеся в углах, казалось, таили некую безмолвную угрозу. Я посмотрела на свои часы: уже четыре! Доминик наверняка удивится: куда это я снова запропастилась, ведь занятия в школе закончились в половине четвертого?

Я все еще держала в руках тот красный портфельчик. Цвет его со временем не поблек, но поверхность, некогда блестящая и гладкая, потрескалась, покрылась морщинами и стала похожа на запеченное с сахаром алое яблочко. Как же мне тогда нравился этот портфельчик! – думала я. Как лихорадочно я пыталась его отыскать, обнаружив, что он пропал!

Я сунула портфельчик в атташе-кейс. А как еще я могла с ним поступить? Не могла же я просто оставить его в нижней кладовой театра. Кстати, интересно, как он туда попал? И почему он вдруг возник в поле моего зрения после столь неожиданного появления той фигуры в черном плаще и в маске – и эта маска чисто случайно оказалась частью того школьного спектакля, в котором участвовал мой брат? Нет, это никак не могло быть случайностью! Это была самая настоящая реальность, как и та фигура в черном. Просто некто, хорошо знающий мое прошлое, все это заранее спланировал и воплотил в жизнь. Мог ли это быть Скунс? Он ведь знал, кто я такая. И, разумеется, хорошо знал в театре все ходы и выходы. Да и Крис говорил, что видел его в коридоре. Но с какой стати ему понадобилось устраивать подобное представление? И где он нашел мой портфельчик? Ведь я потеряла его еще в раннем детстве?

Я потянулась за своим жакетом, небрежно брошенным на одно из обитых бархатом кресел, и вдруг услышала в задней части театрального помещения некий звук: кто-то спустил в унитазе воду.

Ну и что, можете сказать вы, самый повседневный звук. Было бы чего пугаться. Но я знала, что в тот туалет можно попасть, только пройдя через зал. И тогда я бы наверняка этого человека увидела. Увидела и услышала. Так что единственная альтернатива – то, что он находился там все это время…

Держа в руках жакет и атташе-кейс, я медленно направилась к дальней стене зала. Сердце мое болезненно билось, а в горле и во рту был такой мерзкий вкус, словно я откусила и разжевала кусок фольги.

Скунс?

В театральном туалете было две совершенно одинаковых двери; на одной изображен мужчина в шляпе и с тростью, на другой – мужчина с тростью и в инвалидном кресле. Керри была права: в этой школе к женщинам и инвалидам относились примерно одинаково. Я открыла ту дверь, на которой был просто мужчина с тростью. Внутри никого не