— Может, это не Карлу Павловичу? Там ведь еще Александр Павлович был… — С фальшью в голосе переспросил Жорка. — Не мог же он в такой день…

Я цыкнул на парня, и он стремглав бросился в сторону детской гостиной, где шло веселье.

* * *

Не могу сказать наверняка, являлась ли помолвка Карла и Юлии плодом нашего воображения или само провидение позволило мне на секунду узреть связующие нити судьбы, как знать?.. На следующий день Карл и Юлия вели себя весело и непринужденно, я бы даже сказал, подчеркнуто, неестественно весело. Юлия Павловна все время смеялась, ласкала детей, затевая с ними шумные игры. Вечером она не отпускала от себя Карла, ероша его волосы и поминутно называя «Драгоценным Бришкой».

— Поведай, поведай, проказник эдакий Бришка, в кого влюблен ныне? В Нану или еще в кого? Я ведь за всеми твоими прелестницами уследить не в силах, так что откройся сам, не томи. А то мало ли что мне про тебя добрые люди наговорят. Всегда надежнее услышать из первых уст, — ворковала над курчавой головой устроившегося у ее ног Брюллова графиня Жюли.

— Вот люблю я Бришку, господа, люблю и ценю, как никто любить и ценить уже не будет. Потому как, вы уж меня простите, не будет у тебя вовек, гадкий Бришка, более верной и преданной подруги. На слове «преданной», Юлия сильнее дернула Карла за вихор, и тот, шутовски гримасничая, распростерся перед ней, умоляя богиню простить провинившегося смертного. Мы с Уленькой переглянулись. Да, Юлии было больно, так больно, что она смеялась, чтобы скрыть рыдания. Я заметил, что алое платье ее сиятельства было точь-в-точь таким, как занавес на последнем ее портрете работы Карла. Занавесом, отделяющим ее от мира карнавала, мира масок и лжи. Безусловно, очень скоро мы услышим о Юлии Павловне что-то такое, что повергнет нас всех — участников бесконечного человеческого карнавала — в страх и ужас, подумалось мне. Пройдет совсем немного времени, и последняя Скавронская, графиня Самойлова, урожденная Пален, покинет маскарад страстей и лжи, совершив нечто такое, после чего весь окружающий нас мир будет принужден измениться. Эта мысль оказалась пророческой.

Но не стану раскрывать прежде времени интригу; в тот же момент я думал о красном цвете в полотнах Карла и какую роль этот самый красный цвет несет в его жизни. Например, портрет будущей супруги за инструментом Карл писал еще до свадьбы. Нежная, трогательная красота — эдельвейс на тревожном алом фоне. Фоне, вызывающем напряжение и мысли о грядущей трагедии. Кого?

Когда Карл говорит, что боится русского и особенно петербургского климата, друзья понимают его правильно. Но не могу сказать, что Карл трепещет пред монаршим гневом. Ни в коей мере. Глупо, безрассудно, но факт.

Как-то государь в присутствии августейшей супруги и придворных изъявил желание видеть первым все, что напишет Брюллов. С того дня он стал вхож в мастерскую Карла, чем не посчитали бы зазорным воспользоваться самые честные и принципиальные люди любого государства, но только не наш Карл.

Мало того, что всякий раз, получая записку от Николая, он морщился, точно раскусил что-то кислое, ворчал на Лукьяна, чтобы тот тщательнее мыл пол, на учеников, что не трудятся, как того следует, на судьбу-злодейку, отрывающую его на пустяки.

Страшные слова, но в этом весь Брюллов.

Заказал как-то ему государь свой портрет, день для позирования выбрал, велел Карлу себя в мастерской ждать, так Великий, мало того, что нисколько такому счастью не обрадовался, весь день ходил мрачный, словно собственная тень, а вечером, когда вдруг выяснилось, что Николай Павлович не явился в назначенное им же время, вдруг приободрился, схватил плащ и шляпу и дал такого стрекоча из мастерской, что пыль столбом!

В качестве оправдания велел Лукьяну ответствовать, что Карл Павлович, мол, ждал минут двадцать, но зная, что государь никогда не опаздывает, решил, что встреча отменена.

Император только и мог, что руками разводить. «Брюллов такой один», картину, задуманную государем «Иван Грозный с женой молятся пред иконой во время взятия Казани», наотрез писать отказался. Кто бы другой посмел?., м-да…

Утро начинает с выстрелов, кутит день, неделю, месяц… умирает, валяется сломанным паяцем, а потом вдруг выскакивает, точно черт из коробки, и работает, пока той же сломанной куклой не повергнет сам себя на землю.

Когда для картины «Взятие Пскова» Брюллову понадобилось собственными глазами увидеть взрыв, для него недалеко от Митрофаниевского кладбища, что у Петергофского шоссе, соорудили земляное укрепление, которое взорвали в присутствии Карла Павловича и заказчика картины — государя.

И дочерей своих и супругу-императрицу Николай Павлович заказывал Брюллову писать. «Мне как супругу и отцу, приятно будет»… бесполезно.

Вот и говорите после этого, будто наш государь — деспот и тиран! Терпит с христианским смирением — Пушкин, Брюллов — оба гении, оба непредсказуемы и дики в своих проявлениях. Оба бесчинствуют и бедокурят. И если об Александре Сергеевиче можно уже говорить в прошедшем времени, Брюллов бесчинствовал, бесчинствует и будет бесчинствовать.

Хотя, что я говорю, непредсказуемы… как раз наоборот, если насчет чего-то плохого, то вполне даже предсказуемы. Переспать с чужой женой, сестрой или дочерью, подраться или попросту побить кого-то… виноваты могут быть единственно скверная наружность и непереносимый природный запах…

Да чего стоит одна только манера специально ходить по дешевым опасным кабакам с единственной целью — нарваться на оскорбления, дабы учинить драку?!

Непостижимо, но, когда начинают ругать власть за жестокость и стремление извести творца, благополучно препроводив его до гробовой доски, я невольно вспоминаю о Карле Брюллове и Александре Сергеевиче Пушкине, которыми, безусловно, можно сколько угодно восторгаться на расстоянии, с ними можно кутить, играть в карты или даже путешествовать, но каково решать судьбы таких людей? С одной стороны, гениев, с которых традиционно совсем другой спрос, с другой — людей, поведение которых разрушает семьи и вредно сказывается на юношестве.

* * *

Из Славянки мы возвращались без Карла. Конечно, это не было запланировано, но почему-то втайне я мечтал первым расспросить его о происходящем и его дальнейших планах. Всю дорогу дети сидели притихшие и невеселые, точно предчувствовали надвигающуюся беду. Какую?

На следующий день заявился Федя Солнцев, искал Брюллова, заходил к нему в мастерскую, а оттуда прямиком ко мне. Посидели, покурили. Вообще Карл такой человек, что, даже когда его нет, ты невольно продолжаешь ощущать его присутствие. Так, словно он находится в другой комнате или притаился где-нибудь в сенях или за бархатными шторами. Возможно, поэтому поначалу Солнцев тоже решил, что Великий здесь, только спит где-нибудь пьяный, и оттого я не хочу его показывать. Федя сидел, вслушиваясь в звуки дома, надеясь угадать брюлловский храп, услышать его голос или даже выстрел. Но постепенно ему пришлось-таки внять моим уверениям, уяснив, что Карла, во всяком случае, сегодня он тут не дождется.