— Кроме того, он же сколько лет по за границам разъезжал, теперь он профессор, ученики, обязательства… Их-то с собой не заберешь. Отрабатывать требуется, — предположила Мария.

Мы с Уленькой переглянулись, ища поддержки друг у друга. На самом деле правильнее всего было бы тотчас разбудить Брюллова и попросить его дать объяснения, но вместо этого мы сидели и слушали сплетни.

* * *

С того памятного разговора прошло полгода, а я все никак не мог выкинуть из головы женитьбу Карла. Вот как это иногда бывает. С одной стороны, гложет обида; казалось бы, так и побежал бы теперь к нему, так бы и потребовал объяснений, только все равно ведь не побегу никуда. Не мое это дело — в чужие жизни без спросу лезть. Захочет, сам расскажет.

Хотя, должно быть, так уж устроен человек, что не может его ум бездействовать, а все ищет каких-нибудь объяснений, тщится нащупать спасительные мостики, связывающие один факт с другим. Я искал подтверждений состоявшегося венчания. Где искал? Ясно, что не церкви объезжал, друзей не баламутил с расспросами, привечал только, что вокруг творится, искал факты, и находил… Вот, например, один: не больше месяца прошло с очередного, готового разразиться, да только словно повисшего в воздухе, скандала.

Однажды, вернувшись после ночного кутежа с дружками, Яненко застал свою дочь Лизу в объятиях Брюллова. Последовали бурные объяснения, после которых Яков Федосеевич запретил Карлу на пушечный выстрел приближаться к Лизке, саму же дочурку в тот же день услал в деревню. А теперь вопрос: отчего Яненко было бы не принудить своего дружка жениться на дочери, коли у них далеко зашло? Тем более, что Елизавета Яненко с того дня забрасывает всех знакомых и даже незнакомых, но влиятельных дам слезливыми посланиями, дабы те повлияли на папеньку, растопив его ледяное сердце.

Неужели только из-за того, что те не удосужились испросить его родительского благословения? Да ни за что не поверю! Тем более, что Карл — его друг, учитель, кумир и почти что бог. Напрашивается единственный ответ: потому и не предложил Яненко решить дело свадебкой, что знал о том, что Брюллов уже связал свою жизнь с Юлией Павловной.

Другой очень похожий случай произошел с сестрой Михайлова. Там, по слухам, дело закончилось двумя картинами, которые Карл написал для этого бездаря. Опять же откуп, но не женитьба. Как будто бы Карл Брюллов — не известнейший художник, профессор и состоятельный мужчина, о котором мечтать можно? Неужели родство с таким человеком, с таким семейством менее выгодно, нежели две картины, одна из которых давала возможность отправиться за границу? Да ни в коем случае! И если и искать достойного во всех отношениях жениха, то кого можно противопоставить Карлу Брюллову?

Тем более, что обе девицы были обесчещены им, а стало быть, он был просто обязан жениться на одной из них, но отчего-то подобное решение так и не пришло никому в голову.

* * *

Справившись с Михайловской «барщиной», Карл писал Ивана Андреевича Крылова, сам пригласил его, льстил, угождал, заставлял учеников читать вслух, все ради того, чтобы удержать литератора, но тот не выдержал и сбежал. Портрет остался незавершенным.

* * *

Однажды у себя дома мы с женой вновь затронули тему женитьбы Брюллова. Время было позднее, дети давно спали, и мы, должно быть, спорили на повышенных тонах, потому что вдруг перед нами возникла одетая в просторную ночную рубашку с пушистым платком на плечах наша старая нянька.

— Женился? Держи карман шире, — равнодушно махнула рукой она, должно быть, услышав наш разговор. — Проклял он ее, вот что было на самом деле, как есть взял и проклял. — Она размашисто перекрестилась. — Я-то ему компрессы ставила, одеяло, точно маленькому, подтыкала, слышала, о чем он во сне бормочет. Знаю.

— Как «проклял»? Что за вздор? — Вскочил я.

— А то и есть, касатик, что Юлия Павловна — еще та штучка, все знают. Отчего, спрашивается, их с Николашкой Александровичем-то развели? Говорили, будто бы из-за того, что тот шибко проигрался. Да разве ж за это разводят? Семьи рушат? Изменила она ему с этим, как его? С французским посланником графом Пьером Ла-Феронне, или с Барантом-сыном. А сам Николашка в Александру Римскую-Корсакову влюблен был. Про то среди слуг только что песен сложено не было.

— Не в ту ли, что воспевал Пушкин? Александра Александровна? — Было немного досадно, что вместо того, чтобы остановить няньку, я, как ни в чем не бывало, начал сам расспрашивать ее.

Ее, матушку. — Нянька пожевала ртом.

А как это проклял? — Уленька явно не собиралась благоразумно заканчивать разговор.

А так и проклял. Сказал: раз не со мной, то и ни с кем. Ибо я тебя для вечности писал, и вся ты теперь моя до гробовой доски. А ежели с кем еще блудить станешь или, не приведи господь, замуж попытаешься выйти — знай, что любому, кто к тебе приблизится, через это холодная могила. Аминь.

Нынче в свете в большом почете магнетизм, все ловят или испускают какие-то флюиды, подолгу говорят о перевоплощении душ и горних мирах, о предсказании будущего, раскрытии тайн прошлого. Несмотря на весь этот мистический флер, коим окружены и окурены все салоны, мне отнюдь не понравилось вдруг услышать о странных способностях Карла, которые якобы имели место быть, так как неоднократно являли себя миру. Впрочем, будь то какие-нибудь незначительные способности в угадывании имен или карт, все бы сошло более-менее спокойно. Ну, поахали бы наши дурочки, посплетничали, пару раз продемонстрировал бы Великий в одном из модных салонов свой новый дар, ну и будет. Так нет же. О Карле, да и о Юлии Павловне ходили дикие слухи. Из которых проклятие было, можно сказать, детской забавой. Поговаривали, что своими картинами он будто бы вытягивает жизни, а может быть, и души тех, с кого пишет. Дикая мысль, тем более, если учесть, что государь неоднократно намекал Брюллову, что не худо было бы написать его вместе с семьей. Правда, Карл всякий раз умудряется увильнуть. В глазах общества, если уж они уверились, будто воздействие его кисти вредоносно, это, пожалуй, могло бы сыграть положительную роль. Мол, знал и не пожелал подвергать неоправданному риску. Похвально. Хотя написал же он лики великих княжон, прописал на вечные времена в виде ангелов небесных в картине «Взятие Божьей Матери на небо».

Ангелов! Это тоже двояко расценить можно: ангелы — не живые люди.

Хотя пустое. Ну, кого он, с позволения сказать, угробил своей кистью? Юлия Павловна жива и дай бог… Италийский? — так возраст, полнота… сердце.

Если так судить — половина наших господ так или иначе в ведовстве должна быть замешана. Княгиня Зинаида Волконская, к примеру, привезла перстень подозрительный из Помпеи, сама не носила, ни боже мой. А тут кавалер молодой да бесполезный у ее сиятельства объявился, поэт Веневитинов. Любил он ее чистой безнадежной любовью, точно и не замечал, что дама вдвое старше него.

На прощание, а может, во время обряда тайного венчания — как знать? — надела она перстень заветный на палец поэта. А через несколько месяцев его с ним и похоронили.