Кровать была застелена белым муслином, украшенным вышивкой, манила прохладой и чистотой, и едва Вита коснулась головой подушки, как тут же провалилась в глубокий, спокойный сон.

Проснулась она только к вечеру, когда на землю уже спустилась прохлада и благодаря стараниям и кипучей деятельности ее жениха все уже было организовано и спланировано до мелочей.

Сначала Вита расстроилась, когда после того, как приняла ванну и оделась, пересмотрела свой гардероб. У нее оказалось с собой всего одно вечернее платье. Оно было белым, поскольку Вита надевала его на бал в качестве дебютантки, но ей хотелось, чтобы свадебный наряд выглядел более торжественным. Девушка беспокоилась, что не понравится в нем шейху – ей трудно было привыкнуть к мысли, что он знатный испанский вельможа.

Приезд Изабель Бертон неожиданно порадовал девушку – добрая женщина, необыкновенно взволнованная предстоящей свадьбой, привезла с собой фату из настоящих брюссельских кружев, в которой когда-то венчалась сама.

Когда девушка оделась и спустилась вниз по лестнице в гостиную, где ее ждали консул, шейх и его испанские друзья, она была так прелестна, что у мужчин от восхищения захватило дух. Юная невеста казалась неземным существом – светлым и удивительно прекрасным. И каждый из присутствующих подумал о том, как непросто будет защитить этот нежный цветок от жестокости мира и жизненных бурь, но зато какой подарок ждет того мужчину, который готов взять на себя эту заботу.

И выражение лица этого мужчины без лишних слов сказало Вите, что сейчас происходит в его душе. Ее сердце сразу забилось сильнее. Их глаза встретились, и Вита почувствовала обволакивающую магию его властного взгляда.

Все направились в католический собор, и там состоялся обряд бракосочетания. Изабель Бертон, сама католичка, была в полном восторге. Ей давно не приходилось присутствовать на католической свадьбе, да еще на свадьбе двух таких красивых молодых людей.

Служба показалась Вите очень короткой, но необыкновенно красивой.

Небольшой собор был украшен цветами, и Вита знала, что обо всем этом побеспокоился ее жених.

Она с трудом узнала его, когда он предстал перед ней не в обычном одеянии бедуинского шейха, а в богатом европейском платье испанского идальго.

Конечно, Вита догадалась, что этот наряд он позаимствовал у своего кузена, дона Хулио, но все равно он казался ей в нем еще более красивым, чем в наряде арабского шейха.

Но в то же время она почувствовала какую-то неловкость рядом с ним – таким незнакомым, почти чужим он вдруг ей показался.

Вита понимала: это оттого, что Мануэль неожиданно оказался частью ее прежнего мира, того самого мира, который, как ей представлялось, она оставила позади себя, окунувшись в мир пустыни, арабских шейхов, их кровавых ссор и странных, суровых законов. Она почувствовала себя частью этого мира, к которому, как она думала, принадлежал и он.

И вот теперь они встретились на равных. И он, и она – европейцы, и у обоих длинный ряд славных предков, происхождение, положение в обществе… ей трудно было сразу привыкнуть смотреть на все с такой точки зрения.

Когда они произнесли торжественные фразы свадебного обряда на латыни, звучавшие вот уже многие столетия, Вита вознесла в своем сердце короткую молитву, прося Господа помочь ей сделать счастливым человека, за которого она вышла замуж, чтобы забыл он всю боль и ненависть, что носил в своем сердце последние годы.

Возможно, думала девушка, для него будет очень трудно отвыкнуть от его прежней жизни и вернуться снова в цивилизованный мир, но она будет рядом и обязательно поможет ему.

«Наши религии могут быть различны, – говорила себе Вита, – но Бог у всех один, и если его это сделает счастливее, я с радостью перейду в католичество. Хотя вряд ли для него это важно, ведь он столько лет прожил в крае, где поклоняются иному Богу, и научился уважать и это обличие Всевышнего. Ибо, как бы ни величали Бога, с помощью каких бы обрядов к нему ни обращались, Бог – один для всех».

Так думала Вита, стоя перед алтарем.

Когда дон Мануэль надел на ее палец обручальное кольцо, она едва сдержалась, чтобы не крикнуть на всю церковь: «Я люблю его!»

Видимо, глаза ее говорили красноречивее всяких слов, потому что ее муж, улыбаясь, незаметно приложил к губам палец, а затем прильнул к ее устам таким страстным и долгим поцелуем, что у девушки закружилась голова, и она была вынуждена прислониться к нему, ища поддержки и опоры.

Они вернулись в консульство, где их ждал великолепный обед.

Угощение было восхитительным, беседа за столом – оживленной и остроумной, так как собрались вместе весьма интересные люди, однако Вита едва могла оценить как одно, так и другое.

Единственное, что сейчас занимало ее, – это мужчина, сидевший возле нее, человек, которому она теперь принадлежала душой и телом.

Она почти не замечала, что она ела или пила, – все утонуло в странном тумане, и когда капитан и миссис Бертон наконец уехали в свой загородный дом и Вита поднялась к себе в спальню, она знала, что наступил момент, которого так ждала и страшилась.

И сейчас ничего больше не имело значения.

Вита с помощью служанки переоделась на ночь и, накинув белый пеньюар поверх тонкой ночной рубашки, подошла к окну и задержалась, любуясь призрачным серебристым светом луны, залившим притихший город.

Тихая красота лунной ночи находила отзвук в ее сердце, полном любви и предвкушения волшебства. И когда она услышала, как открылась дверь, то не повернулась, а продолжала стоять, не в силах справиться с охватившим ее трепетом.

Вся комната была погружена во тьму, и только серебристый свет проникал снаружи, освещая белую, словно прозрачную, фигуру стоящей у окна девушки.

Мануэль пересек комнату и остановился возле нее. Не поворачивая головы, Вита чувствовала на себе его взгляд, надеясь всем сердцем, что ему нравится то, что он видит. Почему-то именно теперь у нее не было в этом уверенности.

– Ты на самом деле существуешь или просто приснилась мне? – спросил он тихо, и в его глухом голосе ей послышались незнакомые нотки.

Вита повернулась и встретилась с ним взглядом.

– Я существую… и я твоя… жена!

– Я едва могу в это поверить, – ответил Мануэль. – Даже сейчас я ловлю себя на мысли, что боюсь вновь ощутить ту боль, которая еще совсем недавно разрывала мне сердце. Я знал, что должен отказаться от тебя, отправить тебя домой и никогда больше не видеть. Я должен был это сделать, но, боже мой, как это было невыносимо!

– А… что ты чувствуешь сейчас?

– Что я безмерно благодарен судьбе за этот дар, – отвечал он, осторожно привлекая ее к себе. – И все еще не могу поверить, что такая красавица принадлежит мне навеки.

Он осторожно прижимал ее к себе, в этом жесте было нечто благоговейное, и Вита с тихим счастливым вздохом прижалась головкой к его плечу. Она молчала, и через секунду Мануэль опять заговорил: