Теперь, в тишине, наедине с самим собой и уже почти в безопасности, молодой человек до конца осознал, что€ он только что видел, чего избежал! Его стала колотить крупная нервная дрожь – такая, от которой стучали зубы, и он никак не мог ее унять. Перед глазами вновь и вновь вставала картина: привязанная к стулу несчастная женщина. Тогда, у окна, он, казалось, не замечал ее внешности, а сейчас он видел: белокурые локоны рассыпались по плечам, в огромных светлых глазах не только страх и тоска, но и презрение, и упрямство, и что-то еще… Юлик вдруг понял: любовь – любовь к мужу, который собирается ее убить и хладнокровно рассказывает ей об этом… Какая красивая, сильная женщина! Ах, если бы он мог ее спасти! Но это было невозможно – не успел бы, Макаров просто расстрелял бы его! Раз, два, три выстрела – как раз столько, сколько он и намеревался сделать.

А если женщина жива? – подумалось вдруг Юлику. Если Макаров все-таки не решился ее убить или кто-то ему помешал? Что ж, и тогда для него есть просвет, остается какя-то надежда на спасение. Ведь он теперь знает убийцу Савичевой. Пусть его увезут в Харьков, а там он попросится дать новые показания и расскажет обо всем, что видел. Зыкин, если так повернутся обстоятельства, может быть, и признается, что спал, а дверь осталась открытой… Поверят ли сразу ему или нет, но дело придется пересматривать, на каторгу не отправят…

Юлик заметил, что уже не дрожит: эти мысли взбудоражили его и, вселив надежду, вернули душевное равновесие. И тут он услышал, как в соседней комнате заворочался, забормотал Зыкин. «Просыпается!» Юлик быстрей повернулся на бок, принял расслабленную позу… Минуты тянулись бесконечно долго, томительно. Но вот дверь заскрипела, открываясь. Юлик не смел приоткрыть глаз, чтобы посмотреть на охранника, на его выражение лица, а тот, судя по повисшей вдруг тишине, словно бы замер. «Еще пойдет проверять – жив ли я?» Эта мысль испугала Юлика, и он слегка, как бы во сне, пошевелился. И тут же услышал, что Зыкин отступил, а через мгновение в двери негромко заскрежетал ключ – два оборота.

«Все, запер! Значит, решил молчать! И значит, для всех я эту ночь провел в тюрьме, под стражей. Какое может быть лучшее доказательство невиновности?»

Такое ликование охватило молодого человека, что он чуть не вскочил с постели. Но сдержался, заставил себя успокоиться. Лежал, глубоко, ровно дыша. Один раз тихонько засмеялся: вспомнил, как сам в себе сомневался. Да-да, он ведь подозревал себя: а вдруг в каком-нибудь бессознательном, сомнамбулическом состоянии он вошел в дом Савичевой и убил ее! Даже вспомнил, как в детстве упал с дерева, получил сотрясение мозга… Боже, какое же это облегчение – знать наверняка, что ты невиновен! И, лежа с уже открытыми глазами, он с полной убежденностью подумал: «А жену Макаров убил…» Подумал так, словно точно знал. А за этой мыслью пришла другая: «Ай-я-яй, господин исправник Макаров! Вы готовили мою гибель, а получилось, что сами, своими руками подготовили мое спасение…»

Это была такая приятная, такая успокоительная мысль, что Юлик вдруг поплыл куда-то, как на волнах, веки его смежились сами собой, и он понял, что наконец-то засыпает. И только перед тем, как окончательно провалиться в сон, в памяти его всплыли слова Макарова: «Лучше бы ты, Вера, не говорила, что все знаешь…»

Сын хана Эрдэна, молодой Мэнгэй-батыр, отправился на охоту со своим новым другом – русским офицером. Ротмистр Макаров был старше восемнадцатилетнего Мэнгэя – ему было уже двадцать шесть, но разницы в возрасте они не ощущали. Макаров, сам отменный наездник, не переставал восхищаться: молодой бурят мчался как ветер, почти сливаясь в одно целое со своей полудикой степной лошадкой – маленькой, крепкой, с крутой толстой шеей. Макарову, как гостю, выделили совсем иного коня – жеребца чистых кровей, тонконогого, горячего. И он держался достойно – почти не отставал… Почти!

Они гнали по степи стадо джейранов, стараясь направить их к гряде высоких холмов. Мэнгэй еще раньше сказал, что там есть место, где река делает петлю, и если джейранов по узкой горловине вогнать в небольшую долину, окольцованную рекой, они никуда не денутся.

Анатолий Макаров считал, что ему очень повезло: ведь, скорее всего, он бы никогда не попал в эти прекрасные места Юго-Восточной Сибири. Но его включили в состав миссии генерала Крылова, как доверенного офицера самого генерала. Миссия была военной, а значит – тайной. От генерал-губернатора Иркутска в военное министерство поступило донесение: недалеко от Верхнеудинска, на землях, отданных под кочевье бурятскому хану Эрдэну, обнаружены крупные запасы селитры… Минувшим летом отгремела короткая, но жестокая Китайская война – она показала все слабые стороны русской армии. А еще – угрожающе быстрое нарастание военной мощи Японии и слабую защищенность наших Дальнего Востока и Порт-Артура. Решено было преобразовать войска, особенно на дальневосточных окраинах: увеличить их число и усилить вооружение. Селитра – необходимое сырье для изготовления пороха – была нужна военной промышленности как воздух! Генерал Крылов должен был уговорить хана Эрдэна продать земли, где были обнаружены залежи селитры, одной российской компании, специально образованной военным ведомством.

Генерал был отличным военным стратегом и опытным дипломатом. Не один раз приходилось ему осуществлять негласные миссии, и всегда успешно. Но главное – он давно, с молодых лет был знаком с бурятским ханом, водил с ним дружбу в то время, когда оба служили в особой кавалерийской бригаде при начальнике Восточно-Сибирского военного округа. Это было давно, но генерал был уверен: хан Эрдэн его не забыл. Он приехал в Верхнеудинск с тремя доверенными офицерами и стал узнавать, где теперь кочует друг его молодости. Оказалось, улус хана разбит совсем недалеко. Ротмистр Макаров поехал известить хана Эрдэна о том, что с ним хочет увидеться генерал Крылов. Именно в ту поездку, в степи, он и встретил Мэнгэя.

Они ехали навстречу друг другу – два всадника в долине меж двумя грядами холмов. Оба одновременно натянули поводья шагов за двадцать друг от друга. На молодом буряте были красивые, плотного шелка синие шаровары, зеленые кожаные сапожки прекрасной выделки, тонкую талию перехватывал широкий пояс с кривой саблей. Из-под белой войлочной шапки падали на плечи пряди длинных смоляных волос, юное широкоскулое лицо казалось почти медным, верхнюю губу окаймляли молодые редкие усы, в раскосых глазах горел огонь любопытства. Анатолий сразу понял, что перед ним не простой кочевник. Он козырнул с уважением и сказал, в надежде, что собеседник понимает русский язык:

– Я разыскиваю стойбище хана Эрдэна, у меня к нему важное поручение.

Молодой батыр сверкнул улыбкой:

– Хан Эрдэн поставил свои юрты в той стороне… Я, сын хана, провожу туда русского офицера.

И они, разом гикнув, помчались по степной долине – молодые, ловкие, бесшабашные. Когда показались белые войлочные юрты, оба осадили коней и глянули друг на друга с веселой симпатией.

На третий день Мэнгэй пригласил Макарова поохотиться. Переговоры между генералом и ханом шли своим чередом.

– В подобном деле не должно быть суеты, – говорил генерал Крылов. – Терпение и уважение к обычаям… Все будет хорошо, мы договоримся!