Понятно, это безнадежно при ее росте в шесть футов и четыре дюйма в мужских измерениях, но в подобных капризах теории я как-то не совсем разобрался. По-моему, вот что происходит: я сокращаюсь, а женщина увеличивается. Даже низенькие женщины кажутся мне высокими. Женщина ростом в пять футов три дюйма вырастает в моих глазах приблизительно до пяти и восьми… Ничего не поймешь. В принципе общие масштабы каким-то образом искажаются, вот что надо усвоить.

– С кем сцепился? – уточнила она.

– С каким-то незнакомцем в баре. Он меня хорошенько отделал, но и я тоже его достал.

Я махнул рукой в воздухе, изображая мощный мужественный удар, чтобы произвести на нее впечатление. К несчастью, в тот самый момент в черную комнату вошел Реджинальд Мангров с повязкой на глазу и с любопытством взглянул на меня, застав за такой же лживой похвальбой, как в столовой. Весьма неприятно.

Впрочем, потом на губах появился намек на улыбку, и я понял: он правильно оценил ситуацию. Увидел во мне распетушившегося самца, старавшегося завоевать самку, и как мужчина, умудренный опытом одноглазой жизни, не осудил меня за это.

– Доброе утро, Алан, – сказал он, одетый в форму участника велогонки «Тур де Франс», в крошечной белой кепке, желтой футболке, черных эластичных штанах до колена, что выглядело неприлично. Мало кто может носить подобные штаны и выглядеть достойно. Боюсь, Мангров выглядел недостойно, сам того не понимая. Почти все спортсмены-любители среднего возраста не способны объективно судить о собственном костюме.

– Доброе утро, – сказал я.

Потом он поздоровался с Авой, и она его поприветствовала, потом Мангров звонко затопал по полу, обутый в специальные велосипедные туфли, приспособленные для педалей гоночных велосипедов.

– Желаю удачно проехаться, – сказала Ава.

– Спасибо, – сказал он и вышел из особняка.

– Прежде чем он начал писать, каждый день проезжал тридцать миль, – сообщила она. – Ну, мне тоже, наверно, пора за работу.

– Хорошо, – пробормотал я со слабой улыбкой, наблюдая за артикуляцией ее ноздрей. Ноздри вели прямо к пухлым губам. Нос Дюранте[54]и рот Брижит Бардо. Я потерпел безнадежное поражение – она больше не хочет со мной разговаривать, и, не имея возможности ее атаковать, мне хотелось покончить с собой.

Когда женщина по-настоящему поражает тебя, хочется умереть. Обратная сторона сладострастного насилия. Желание перерастает в боль, что, согласно буддистам, естественно. Желание – боль. Это я прочитал на обороте пачки имбирного чая. Почти все мои сведения о буддизме – и о практике йоги – почерпнуты с чайных этикеток.

Поэтому надо избавиться от желания, чтоб избавиться от боли. В случае с Авой у меня имелись два способа достижения цели: метод самопроизвольного облегчения Тинкла и метод пещерного дикаря-победителя. В данный момент метод Тинкла выглядел более осуществимым, что и внушало мне безнадежность. Приблизительно в шеститысячный раз в жизни перспектива самопроизвольного облегчения ради утоления боли начинала казаться несколько мрачной.

– Ты не похож на парня, который ввязывается в драки в баре, а твой галстук мне нравится, – сказала Ава, все-таки не закончив беседу, и пощупала галстук от «Братьев Брукс». – Симпатичные птички.

Дживс подкладывал колибри чаще, чем предписывала ротация галстуков, и я был несказанно ему благодарен за это – Ава меня тронула. То есть дотронулась до галстука. Но галстук как бы составлял неотъемлемую мою часть – я чувствовал это сильнее большинства других людей. Потом она его выпустила. Будучи представительницей изобразительного искусства, оценила изображение крошечных птичек, но все равно коснулась их и коснулась меня. Я стремительно рос все выше и выше, достигнув своего полного роста, став теперь выше Авы!

– Это мой любимый галстук, – сказал я.

– Каждый день носишь?

– Стараюсь.

– Почему?

– Нравится. Внушает ложное ощущение целеустремленности.

– Ну что ж, рада встретить здесь интересного человека… Увидимся нынче за ужином.

Беседа вновь резко оборвалась, что на этот раз не уязвило меня. Я был доволен встречей. Она обратила на меня внимание, прикоснулась ко мне, похвалила. Чего еще ждать от первой беседы?

– Хорошо, – кивнул я, – увидимся вечером.

Она улыбнулась, вышла из черной комнаты в центральный холл. Я получил возможность свободно разглядывать ее сзади. Тестостероновый клапан настежь открылся; чувствовалось, что и серотониновый тоже. Кровь обогатилась разнообразными ингредиентами, я испытывал радость, блаженство, веселье. И, придя в такое хорошее настроение, добавил к меню экстаз.

Забрав свою флягу с едой, полетел по лестнице к своей комнате. Упавший из-за Бобьен дух полностью воспрянул. Много новостей для Дживса. Возникшее вчера ощущение при виде Авы подтвердилось. Я влюблен!

Разумеется, я понимал, что, может быть, это просто физическое возбуждение. Впрочем, конечно, вы знаете, как бывает. Думаешь, будто это любовь, и действительно иногда пару раз в жизни случается.

Размышление о любви, возможно, целиком и полностью ошибочное. Я знакомлю Дживса с газетными заголовками со странички светской хроники и криминального раздела. План поимки вора, укравшего тапочки; не ошибочно ли считать его извращенцем?

Дживс заканчивал разглаживать углы постели молодого хозяина, стоя ко мне спиной и так стараясь идеально сделать свое дело, что не услышал, как я вошел в комнату, хотя никогда не позволяет мне застать его врасплох – он всегда наготове.

Я источал любовь ко всему белому свету. Дживс заправлял мою постель, самозабвенно обо мне заботясь, думая обо мне, желая угодить. Я едва не заплакал.

Понимаете, время от времени я мельком, на мгновение ока бросаю взгляд на людей, присутствующих в моей жизни, и любовь к другим – в данном случае к Дживсу – поражает меня, как вспышка озарения, становится явственной, чистой, не замутненной суждениями, страхами, посторонними отвлекающими соображениями – стремительным потоком жизни, – об этом удивительном прекрасном чувстве хочется сказать тому самому человеку, только я сомневаюсь, сумею ли его выразить, боюсь, вдруг слушатель испугается моих слов, вдруг я сам их побоюсь, вдруг они покажутся пустыми, фальшивыми, и рядом с чувством любви к окружающим, словно бы на другом берегу, видится хрупкость, бренность, безнадежность всего этого, я предчувствую близящуюся утрату, прежде чем ее понести, потом сознание обычно затуманивается, и я с нетерпением жду следующего события.

Каверзное дело. Одна из моих проблем заключается в том, что я путаю любовь и жалость. Фактически не отличаю одно от другого, хотя, может быть, они идут рука об руку, потому что, как только кого-то полюбишь, не хочется, чтоб он испытывал боль. Хотя знаешь, что будет испытывать. Видишь, как люди окутывают себя туманными иллюзиями, чтобы жить дальше; как легко ранить их, сокрушить; и поэтому начинаешь жалеть точно так же, как глубоко в душе жалеешь себя по тем же самым причинам.