— Губернатор вымаливает прощение. С Джанги. Жутко дорогой сорт. Из какого-то местного кактуса гонят. Плюс — сорок лет выдержки в бочках из чёрного ореха.

Я отхлебнул, покатал во рту.

— Нет, для Мериса сладковатый. Надо бы мне ему привезти что-то, а то я с этим наследником сильно себе совесть попортил.

— У меня в резиденции белый коньяк есть, типа акватики. Крепость — аж шерсть дыбом встаёт. Хочешь?

— Если дыбом — давай.

— Лажанулся ты, конечно, с этим щенком, — Энрек вызвал в бар посыльного и вернулся к теме наследников. — Но Имэ-то покруче тебя лажанулся. Практически получить регентство и тут же просрать от жадности. Хотел зачистить кровь Рика Эйбола, не дожидаясь инаугурации, осёл.

— Слушай, но Эберхард сейчас всё-таки продолжает оставаться наследником?

— К сожалению, да. Парень остался без сильного покровителя, с кучей обременённых властью врагов… Выжить ему будет трудно.

— Но он точно наследник? Сто процентов? Несмотря на историю с дядей?

— А что ты сделаешь с кровью? Пока не предъявят пацана из линии Рика Эйбола — Эберхард наследник. А пацана пока прячут, если он вообще существует.

— А… Э… Локьё как-нибудь заинтересован?.. Ну, в том, кто будет этим наследником — Эберхард или кто-то другой?

В бар просочился посыльный. Молодой парень в синей форме заблудился в темноте бара и возник вдруг прямо на сцене. Танцовщицы обступили его, решив, что это тоже какой-нибудь заранее оговоренный сюжет.

Энрек рассмеялся и отдал парню распоряжение привезти в бар бутылку для меня.

— Отца не бойся. — Он хлопнул меня по плечу со всей своей дурацкой силы. — Нам наследство змеёнышей — лишние проблемы. Пусть скачут, пока скачется.

Я вышел от Энрека слегка успокоенный. Раз он тоже полагает, что сбежать можно даже из волновой клетки, значит, Дьюп уж точно живой, а может, и на свободе.

А вот весточку подать — тут уже могут быть свои сложности. Но это ничего. Если живой — я найду.

Обратно на «Персефону» лететь не хотелось. Да и малую надо бы повидать. Мало ли что там будет завтра. До завтра ещё дожить надо.

Я бросил шлюпку у резиденции губернатора и пешком пошёл к эйнитскому храму.

Прилечу — так ведь все меня сразу увидят. А с Айяной я был пока не готов говорить. Вряд ли ей понравилось всё, что я натворил за последние три дня. Но по малой очень соскучился.

Пешком от центра города до храма было прилично. Полуденная жара разогнала горожан с улиц. К тому же город всё ещё жил в режиме эпидемии — без праздников и туристических стад.

Тишина и прогулка — именно то, чего у меня так долго не было. И я шагал себе, разглядывая дома и деревья.

Город был красивый, невысокий, домашний такой, хоть и столичный.

Я шёл, дышал, зависал временами совершенно без мыслей. Пожалуй, если у меня вообще есть дом, то он здесь, на Кьясне. И когда я поднимаю над головой лёгкое тельце Пуговицы, меня охватывает это же чувство. Что дом у меня здесь.

Храм я обошёл по дуге, вышел к захрамовому поселению со стороны леса. Заборчик невысокий перелез там, где к нему вплотную подступали кусты юкки. Ну и двинул по знакомой тропиночке к дому Айяны.

Услышав шум — затаился в кустах.

Во дворе хозяйничали незваные гости. Лиина возилась с грудной девочкой, подмывая её прямо в дворовом фонтане. Брен, с повязанной косынкой башкой, развешивал пелёнки. Предоставленный сам себе кабанчик пытался привязать Кая к крыльцу. Щенок терпеливо взирал на него, разморенный полуденной жарой.

Между модифицированными яблонями, растущими у крыльца, была натянута бельевая веревка. Скрываясь за бельём, я и проскользнул в дом.

Только Кай меня и заметил. Встряхнулся и поскакал следом. Сзади раздался рассерженный рёв: малой не понял, куда делась собачка.

Комнату мою занял этот же мерзавец в косынке. Слава Беспамятным, хоть Пуговица повисла именно на моей шее.

Я взял её на руки и снова вышел во двор.

Лиина увидела меня, тоже повисла на шее, спохватилась, сунула мне Камалу и убежала на кухню за свежим молоком.

Я перехватил малявок поудобнее. Брен набычился.

Я был в кителе без знаков различия, и он не сразу меня узнал. Явился, понимаешь, чужак. Грязный, небритый, и стоит с двумя куклами на руках.

Крошечную Камалу ему даже на минуточку подержать не давали, не то что всучить и сбежать. Лиина-то знала, что я справлялся и с недоношенной Пуговицей, а Камала в свои три месяца уже почти сидит, чего там бояться? Но Брен был не в курсе моих захрамовых приключений.

— Да ты кто такой?.. — взревел братец, но тут мозги у него включились, и он шарахнулся от начальства в неподдельном ужасе за едва не высказанные эпитеты.

На его счастье, из глубины сада появилась Айяна. И вот она-то сразу заметила, что за незваного гостя принесло в этот мирный дом.

— Ну и тяжёлый же ты пришёл, — нахмурилась Проводящая вместо приветствия и забрала у меня детей. — Иди-ка, душ с дороги прими!

Пришлось тащиться в сад, где над деревянной будкой висел бак с водой.

Пуговица скакала перед дверью, требуя, чтобы я выходил поскорее. Но, когда вышел, она взобралась на меня и уснула. Я и забыл, что днём дети спят.

В доме Айяны мне теперь места не было. Невольные переселенцы — Брен и Лиина с детьми — не только заняли условно мою комнату, но и разобрали от хлама чулан. В чулане прорезали окошечко, устроили детскую.

К счастью, Пуговица имела собственные апартаменты, туда я и направился. Уложил на большую, рассчитанную и на меня, кровать, поцеловал умеренно грязную босую ногу.

Айяна вошла с полотенцем.

— Плохо умылся, — констатировала она сердито. — Пошли, я умою!

— Меня?

— А кого ты тут ещё видишь грязного?

— Вообще-то, вижу, — я пытался аккуратно сопротивляться, но меня вытолкали на кухню и стали умывать прямо с головой из кувшина над тазиком. Причём с текстом умывали, малоразборчивым, но отдельные слова я вычленял. Было похоже на заговор или молитву.

Потом Проводящая стала вытирать меня, тоже сопровождая действие словами.

За попытки слинять, мне досталось пару раз мокрым полотенцем так необыкновенно больно, что я даже замер от неожиданности.

А Айяна всё вытирала меня, потом просто рисовала движениями рук какие-то фигуры на теле, потом снова наклонила мою физиономию над тазиком.

— Стой так! — и ушла.

Я упер руки в колени. Следы от полотенца на груди всё ещё горели огнем. Вот женщина — терминатор, мать её ети!

Интересно, как оно, с такой женщиной? Ну… Это самое?

Айяна принесла тёмную, резко пахнущую жидкость, разбавила водой и плеснула мне в лицо. Глаза защипало, потекли слёзы, но возмущаться я уже опасался.

— Ладно, — сказала она устало. — Пусть хоть так. Носит же