Ты вышел, я услышала, как ты завел машину и уехал, и я надеялась, что твой сюрприз не окажется фокусом: смотри, вот я был, а теперь меня нет!

Через полчаса ты вернулся и попросил меня зажечь свечи, пока ты будешь расставлять угощение на столе в гостиной.

А в десять, лежа на диване перед телевизором и смакуя очередную серию «Скандала»[71] под чудный аромат, распространявшийся по гостиной от чизбургеров и картошки фри, мы оба думали одно и то же: как же все-таки здорово, что семь лет назад мы сказали друг другу «да».

Милан сидел, уткнувшись в телефон. Интересно, не использует ли он нос вместо стилуса? Остальные ели в полной тишине. Это был наш последний ужин в Аркашоне, здорово подпорченный неудавшейся попыткой бегства мальчика прошлой ночью. Я едва ковырялась в тарелке, у зеленой фасоли – и у той был обиженный вид.

– Вы собрали вещи? – завела беседу Нонна.

Сестра кивнула, мама тоже. Впечатление, что все играли в молчанку. Голубка вздохнула:

– После цирка, устроенного вчерашней ночью, он ужинает вдвоем с экраном телефона. У ребенка жесткий дефицит воспитания…

– Мама, ну пожалуйста! – одернула ее моя мать.

– Если бы ты больше думала о семье, чем о работе, внуки умели бы себя вести как следует. Но никто из вас не видит ничего особенного в том, что подросток весь ужин проводит на «Гугуле».

Вилка брата замерла, наши с ним взгляды пересеклись. Это был финиш.

– Где-где? – спросил он, закусив себе щеки изнутри.

– На «Гугуле». Все это недопустимо! Ничуть не жалею, что наш отпуск подошел к концу.

Ромена мы потеряли! Он пытался задушить смех салфеткой, но его выдали икота и выступившие на глазах слезы. Я еще надеялась сдержаться, но это было так заразительно! Пока Голубка вставала, чтобы удалиться к себе, я все же хихикнула. Она бросила на меня злобный взгляд:

– А тебе стоило бы обратиться к логопеду по поводу сына. Он не выговаривает «ж» и «ш», а ты только кудахчешь, как наседка.

Эффект не замедлил наступить: наседка прыснула со смеху.

– Полина! – укоризненно произнесла мама. – Не смей издеваться над бабушкой!

– Все нормально, мам! Мне ведь уже не десять лет.

– Да, но пока ты живешь под моей крышей, ты обязана принимать мои правила.

– Твои правила? – возмутилась Голубка, обернувшись к маме. – С каких это пор ты устанавливаешь правила? Ты всегда была за панибратство с детьми и не можешь быть для них…

– Хватит! – взревел Милан, рывком вставая с места и опрокидывая стул. – Хватит! Я больше не могу оставаться в этой семье, где все друг на друга орут! Вы даже не понимаете, как вам повезло, что вы имеете возможность побыть все вместе! Вы просто бросаетесь словами направо и налево, словно только и ждете, чтобы кто-нибудь оступился, чтобы тут же на него наброситься! Это же немыслимо! Мы могли бы отлично провести вместе отпуск, а вы сами все испортили!

После этой тирады он, подобрав стул, двинулся в направлении кухни.

– Милан! – окликнула его моя мама. – Вернись! Все это сплошные глупости! Невинная перепалка между матерью и дочкой, не делай из этого трагедию!

Он продолжил идти, не оглядываясь. Когда он проходил мимо окна, до нас, уже издалека, донесся его голос:

– Пользуйтесь этим, пока вы все здесь. Мне тоже хотелось бы затеять невинный спор со своей мамой. Только будьте осторожны: матери, они иногда умирают.

23 июня 2013 года

Произошло это в воскресенье. Обычно ты вставал первым и будил меня. На этот раз все было по-другому. Я тихонько вышла из комнаты, стараясь не шуметь. Когда я закрывала дверь, ты стонал, и разумеется, я решила, что это ты видел меня во сне.

Впервые с момента своего рождения Жюль проводил выходные у твоей мамы. Она очень настаивала, ты тоже увидел в этом возможность провести время со мной, я согласилась, хотя и боролась с ежеминутным желанием позвонить, чтобы узнать, как там мой сын.

В одиннадцать часов ты все еще лежал в постели. Ты впервые получил возможность поваляться подольше, и тебя можно было понять.

В полдень я начала волноваться. Как-то я прочла статью, в которой рассказывалось о внезапной смерти младенца во сне. Не исключено, что такое могло случиться и со взрослым.

Я пришла проверить, все ли в порядке, готовясь намочить указательный палец и сунуть его тебе под нос. Когда же я открыла дверь, то увидела тебя живым и невредимым. Ты лежал посреди кровати, уставившись в потолок.

– С тобой все в порядке? – спросила я.

– Мммммпффффф.

– Это значит «да» или «нет»?

– Мммммпффффф.

– Ты не можешь говорить?

– …

– Но скажи что-нибудь!

Ты приоткрыл губы с таким трудом, что это невозможно было подделать, а потом простонал четыре слова. Вернее, даже не простонал, это было что-то среднее между мычанием и хрипом.

– У нас есть обезболивающее?

С тех пор как мы познакомились, ты ни разу ничем не болел. Поэтому я стала тебя расспрашивать, чтобы понять, о чем могла идти речь.

В результате допроса выяснилось, что у тебя болело все тело, не было сил встать, голова словно зажата тисками, дыхание сильно затруднено, тебе хотелось пить, тебя тошнило, ты наверняка испытывал еще массу симптомов, о которых я ничего не знала.

После всего мной перечисленного ты еще долго вздыхал, что означало: «Давай без меня, я сильно тебя задерживаю».

Я вышла из спальни и через несколько секунд вернулась с термометром. Твой взгляд изменился: из страдальческого он превратился в скептический.

– Что ты хочешь, чтобы я с этим сделал?

– Повесь его на шею, что за вопрос?

– А я уж испугался, что ты заставишь меня засунуть его… ну, ты знаешь куда.

– …

– Что? (Испуганный взгляд.)

– Да, ты засунешь его именно туда, ну, ты знаешь куда.

– Под язык, ты хочешь сказать?

– Можешь и туда. Но знай, что несколько дней назад он был там, где ты знаешь, у твоего сына.

В конце концов ты смирился и померил температуру там, где ты знал. Температура оказалась нормальной.

Два часа спустя после звонка в «Скорую» мы уже сидели с тобой в приемном покое. В зале ожидания другие больные смотрели на тебя с сочувствием: голова по самые плечи ушла в толстый вязаный шарф, несмотря на жару, скрещенные на груди руки, закрытые глаза, – можно было подумать, что ты депутат, заснувший на заседании парламента. Жалость жалостью, но никто не предложил тебе пройти без очереди. Твоя голгофа продлилась полтора часа. С каждой минутой ты все ниже сползал на стуле. Когда за тобой пришла медсестра, ты напоминал подушку.