– Как можно больше! – признается Лаялс.

– Боюсь, для этого одного желания мало. Нужно, по крайней мере, быть чертовски удачливым.

– А я чертовски удачлив, сэр.

– Вот как? И в чьих руках, ты думаешь, сейчас твоя судьба?

– В ваших, сэр.

– Вот как? – и Старик улыбается. Такая хитрая улыбка старого лиса. – Позволь дать тебе совет, – он берет Лаялса под руку и выводит на веранду. – Когда-то давно я знал одного мальчишку. Негра. Он рожден был слугой и жил, как слуга. Без имени, без амбиций. И знаешь, о чем он больше всего мечтал?

– О свободе, сэр?

– Он мечтал, чтобы ему дали настоящее имя. Понимаешь? Не Сопля, не слуга, не черномазый. А имя. Просто имя.

– И что с ним стало, сэр?

– Он так его и не получил.

– Нужно было просить большего.

– Верно. Никогда не забывай об этом.

Спустя месяц Лаялс получил повышение. Спустя год возглавил юридический отдел головной организации Маккейнов, а спустя два стал правой рукой самого Старика и его внука. Вот тогда-то и появилась та женщина. Высокая, властная, с длинными, цвета воронова крыла волосами и твердым взглядом. Женщина-буря. Женщина-шторм. Рядом с ней Лаялс ощущал себя крохотным рыболовецким судном, заплывшим слишком далеко, чтобы бросить вызов стихии… Джейкоб Маккейн. Да. Это была опасная игра. Иногда, размышляя о своей внезапной страсти, Лаялс гадал, кому из Маккейнов принадлежит эта женщина: Старику, его внуку или же им обоим? И каждый раз ответ, приходивший в голову, был один – эта женщина не может никому принадлежать. И это был вызов, который Лаялс не мог не принять…

* * *

– Ее звали Себила Леон, – сказал Лаялс, глядя на памятник Барбары Локидж, женщины, которой никогда не существовало. – Хотя сомневаюсь, что это тоже было ее настоящее имя. Настоящая Себила Леон должна была быть, по меньшей мере, дряхлой старухой, а в этой женщине была жизнь. Лет тридцать, не больше. Ни морщин. Ни сомнений.

Лишь только темные, горящие глаза, наполненные страстью…

И снова память…

– Не боишься, что Маккейны узнают о нас? – Себила. Обнаженная, желанная. Она лежит поверх одеял и смотрит Лаялсу в глаза. Ее тело… О, этот проклятый исток Содома! Она не двигается. Лишь только мышцы. Там внутри. И это сводит Лаялса с ума. Он напряжен. Чувствует, как пот скатывается со лба, попадает в глаза, наполняет рот солью.

– Я не боюсь, – шепчет он. – Я ничего не боюсь. – Руки его дрожат от напряжения. Судорога сковывает мышцы. – Я хочу, чтобы ты принадлежала мне.

– Нет.

– Я хочу обладать тобой без остатка, – голос его становится хриплым. Дыхание со свистом вырывается из легких.

– Это убьет тебя, – шепчет Себила, и мышцы ее напрягаются сильнее.

– Чего ты хочешь? – хрипит Лаялс, сходя с ума от желания и истомы.

– Ребенка, – шепчет Себила.

– Я буду хорошим отцом.

– Этого недостаточно.

– Тогда что же?

– Сила.

– У меня есть сила.

– У Маккейнов ее больше.

– Я стану сильнее их.

– Не станешь.

Она позволяет ему подмять ее под себя. Позволяет стать на это короткое мгновение господином. Ее темные глаза не мигая смотрят на Лаялса, и Лаялс не знает, что его сводит с ума больше: этот оргазм или эта минутная покорность. А потом он видит ненависть. Ненависть и презрение. И понимает, что эта женщина не принадлежит ему. Никогда не принадлежала и не будет принадлежать.

– Прости меня! – шепчет он, падая на ее грудь. – Умоляю, прости!

Лаялс целует ее покрытое потом лицо, чувствует вкус соли на своих губах. И это напоминает океан, где он всего лишь хрупкое суденышко, а Себила – чудовищный шторм. И он тонет. Тонет в ее объятиях и поцелуях. И не может остановиться…

* * *

Сигарета обожгла Лаялсу пальцы, возвращая в реальность.

– Я не думал, что Старик знает о моей связи с этой женщиной, но он знал. Всегда знал, старый лис! – Лаялс снова закурил, зашелся кашлем и плотнее запахнул плащ. – Он вызвал меня к себе в тот день, когда Джейкоб и Себила объявили о том, что ждут ребенка…

– Ты зашел слишком далеко, – сказал Старик, не отходя от окна. В его морщинистой руке дымилась сигарета. Синий табачный дым, поднимаясь к потолку, извивался в лучах калифорнийского солнца. Лаялс молчал. – И пути назад уже нет, сынок, – Старик обернулся. Желтое лицо. Темные, крошащиеся зубы. Глаза воспаленные, словно он не спал всю ночь. – Помнишь негритенка без имени? – спросил Старик.

– Помню, сэр.

– Так вот, сейчас ты – этот негритенок, – Старик затянулся, выпустил дым через изогнутый старостью нос…

И снова настоящее: заброшенное кладбище, пустая могила.

– В тот день он рассказал мне свою историю. Страшную историю, – Лаялс посмотрел на дневник в руках Джордана. – Я слушал его, чувствуя, что мой переполненный мочевой пузырь готов вот-вот лопнуть, но клянусь, в тот момент я был готов скорее помочиться прямо в штаны, чем прервать Старика…

Еще одна сигарета. Еще один неофициальный шаг к могиле…

Прошлое.

– И вот теперь ты тоже стал частью этого, – Старик замолчал. В воцарившейся тишине было слышно, как потрескивает табак в дымящейся сигарете. – Закуривай, – предложил Старик.

– Я не курю, сэр.

– Я настаиваю…

И это была еще одна его победа. Они сидели друг против друга. Молча. Смакуя отборный табак. Как никогда близкие. Как никогда чужие. А потом Старик сказал:

– Знаешь, о чем я мечтал всю жизнь?

– О свободе, сэр?

– Именно, – он затушил сигарету и прикурил новую…

Лаялс вздрогнул.

– Так я узнал о Реме, – сказал он здесь, в настоящем. – Так я узнал о мечтах Старика и о том, что мир намного больше, чем мы можем себе представить. Намного больше… – Лаялс закрыл глаза, вспоминая…

Болезнь забирала силы слишком быстро. Марджи. Цветущая, веселая, красивая, как орхидея. Она увяла меньше чем за месяц. Сморщилась, подобно высушенному на солнце финику. Марджи Брендс…

– Тебе следовало позвонить вашей дочери, – сказал Дэнни Мак-кейн.

– Не хочу, чтобы она видела ее такой, – Билли стоял в дверях, наблюдая за предсмертной агонией супруги. – Черт возьми! Кто-нибудь, дайте ей морфия! – заорал он врачам.

Они смущенно опустили головы.

– Это ей уже не поможет, сэр.

– Черт! Но не мучиться же, как она…

– Билли, – Маккейн взял его под руку. – Пойдем. Скоро этот кошмар закончится. Обещаю.