Рассеянно глядя на проносившиеся за окном поля, Мариана думала о своем детстве в Афинах и об отце. Раньше она обожала этого красивого, умного, харизматичного человека. Почитала его и боготворила. И лишь спустя годы сумела понять, что он был совсем не таким, каким она его видела.

Прозрение пришло, когда Мариане было уже за двадцать. Она закончила Кембриджский университет, переехала в Лондон и там поступила на педагогические курсы. Тогда же обратилась к Рут за психологической помощью. Предполагалось, что они будут обсуждать раннюю потерю матери, однако на деле беседы касались отца. Почему-то Мариана при каждой встрече старалась доказать Рут, какой ее отец замечательный, умный, работящий; скольким он пожертвовал ради того, чтобы в одиночку воспитать двух дочерей, и как сильно ее любит.

Рут месяцами безропотно выслушивала эти излияния… а однажды вдруг прервала их. Ее слова стали для Марианы откровением.

Прямо и открыто, хотя и очень мягко, Рут объявила, что Мариана отрицает очевидное, отказываясь воспринимать отца таким, какой он есть. После всех Марианиных рассказов она усомнилась, что этого человека можно считать любящим отцом. Мужчина, которого описала Мариана, явно был деспотичным, холодным, равнодушным, придирчивым и даже бессердечным. Ни одно из этих качеств не сочеталось с любовью.

— Любят не за что-то, а просто так, — объясняла Рут. — Не нужно лезть вон из кожи, тщетно пытаясь заслужить любовь. К тому же нельзя одновременно любить кого-то и бояться. Понимаю, Мариана, тебе тяжело это слышать. Но необходимо вырваться из заблуждений и взглянуть на вещи трезво, иначе твое отношение к отцу так и будет влиять на тебя до конца жизни, сказываясь на твоем восприятии себя и других.

Мариана покачала головой.

— Вы ошибаетесь. Конечно, у него трудный характер. Но отец все равно любит меня, а я — его.

— Нет, — твердо возразила Рут. — В лучшем случае это можно назвать желанием быть любимой. А в худшем — патологической зависимостью от самовлюбленного эгоиста. То, что ты испытываешь к отцу, — смесь благодарности, страха, общепринятых представлений об отношении к родителям и чувства долга. Это не имеет ничего общего с любовью. Ты его не любишь. Да и себя тоже. Ты себя даже не знаешь.

Мариане и впрямь было тяжело это слышать, а уж принять — и подавно. Она встала и вышла, мысленно поклявшись никогда не возвращаться к Рут. Ее душили злые слезы.

Однако на улице что-то заставило Мариану остановиться. Она вдруг вспомнила о Себастьяне и о том, как неловко чувствует себя каждый раз, когда тот делает ей комплименты. «Ты даже не представляешь, какая ты красивая», — часто уверял он ее. «Перестань», — покраснев от смущения, отмахивалась Мариана. Ведь Себастьян говорил неправду: Мариана не была ни умной, ни красивой. Так она считала.

Но почему она так считала? Видела себя глазами отца?

Себастьян не смотрел на нее через призму чужого восприятия; он составил собственное мнение. Может, и ей попробовать так же? Не наблюдать за жизнью в зеркало, подобно волшебнице Шалотт из стихотворения Теннисона, а повернуться и взглянуть на настоящий, реальный мир?

С того дня окружавшая ее плотная завеса заблуждений и самообмана понемногу начала рассеиваться. Наступил момент истины, позволивший ступить на сложный, тернистый путь самопознания. В результате Мариана бросила педагогические курсы и пошла учиться на психолога.

Хотя с тех пор минуло много лет, она так и не разобралась до конца в своих чувствах к отцу. И теперь, наверное, никогда не разберется. Ведь его уже нет в живых…

Сойдя с поезда, Мариана двинулась к университету, погрузившись в невеселые мысли и не обращая внимание ни на что вокруг. Первым, кого она увидела у колледжа, был мистер Моррис. Он стоял у входа и разговаривал с полицейскими. Мариане сразу вспомнились события сегодняшнего утра. Стало неприятно и даже тошно.

Она прошла мимо, не глядя на Морриса, но краем глаза заметила, что тот как ни в чем не бывало приподнял шляпу. Похоже, чувствовал себя хозяином положения.

«Вот и хорошо, — мелькнуло в голове. — Пусть и дальше так считает».

Она решила пока никому не рассказывать о случившемся. Все равно инспектор Сангха не поверит, что Моррис — сообщник Фоски, и поднимет ее на смех. Как заметил Фред, нужны доказательства. Лучше пока помолчать. Моррис убедится, что вышел сухим из воды, и сам загонит себя в ловушку.

Мариана ощутила острое желание поговорить с Фредом… и остановилась как вкопанная.

О чем она только думает?! Неужели она начинает что-то испытывать к этому мальчику?

Такой поворот испугал Мариану. Нельзя позволить себе никаких чувств. Это было бы предательством по отношению к Себастьяну. Наверное, разумнее вообще больше не звонить Фреду.

Поднявшись на свой этаж, она обнаружила, что дверь в ее комнату приоткрыта. Мариана застыла перед входом и прислушалась. Оттуда не доносилось ни звука. Тогда она тихонько надавила на дверь. Та, скрипнув, отворилась. Мариана заглянула внутрь — и ахнула.

Все здесь выпотрошили и переворошили: ящики были выдвинуты, шкафы раскрыты, вещи разбросаны, одежда порвана на кусочки.

Не теряя ни секунды, Мариана позвонила консьержу и попросила его привести полицию. Несколько минут спустя мистер Моррис и двое полицейских уже осматривали помещение и оценивали ущерб.

— Точно ничего не пропало? — осведомился один из полицейских.

— Кажется, ничего, — кивнула Мариана.

— Мы не встречали на выходе из колледжа никаких подозрительных личностей. Скорее всего, это дело рук кого-то из местных.

— Похоже на месть обиженного студента, — вставил Моррис. — Может, вы кому-нибудь насолили, мисс?

Пропустив его реплику мимо ушей, Мариана поблагодарила полицейских и подтвердила, что это не ограбление. Те предложили снять отпечатки пальцев, и Мариана уже собиралась согласиться, как вдруг кое-что заставило ее изменить решение. Она заметила, что на столе красного дерева вырезан крест, и отказалась.

— Это лишнее. Я не стану писать заявление.

— Ну, как хотите.

Когда полицейские и консьерж ушли, Мариана провела рукой по глубоким царапинам на столешнице. Она подозревала, что в ее комнате побывал Генри.

В это мгновение Мариана впервые ощутила страх перед ним.

Я много думал о времени.

Ничего не проходит бесследно. Мое прошлое всегда со мной и продолжает на меня влиять.

Наверное, я попал в ловушку: в каком-то смысле я навеки остался в том ужасном дне, когда все бесповоротно изменилось. Сейчас я пишу эти строки и словно переживаю его заново.

Это случилось почти сразу после моего двенадцатого дня рождения. Мама отвела меня в дальнюю гостиную и усадила на жесткий, неудобный деревянный стул, чтобы поведать какую-то новость.