Виктор Васильевич сразу подобрел. Он налил Сахарову большую чашку чаю, подвинул к нему поближе вазочку с карамелью. Оставшиеся на сковородке пельмени он вывалил в свою тарелку.

Он ожидал, что разговор пойдет о вечере второго марта, ну в крайнем случае об алиби. Но первая же фраза Сахарова удивила и насторожила его. А что, если это какой-то ловкий ход?

— Виктор Васильевич, вы читали произведения Кукушкинса?

— Yes, — почему-то по-английски ответил Штокман. — «Извне» и «Предисловие к роману».

— А два других?

— Не довелось.

— Что вы думаете об этом авторе?

— Фигня.

— Вот как?

— Только так.

— Ну а как вам Достоевский?

— Фигня.

— А Лев Толстой?

— И Лев, и оба Алексея — фигня.

— А...

Оникс хотел спросить: «А Пушкин?» — но побоялся и о нем услышать такие кощунственные слова. Да, Штокман был та еще штучка.

— Спрашивайте, спрашивайте, — поощрил оперативника Штокман, которому очень понравилось, что с ним, простым администратором, ведут такую умную беседу. — Я люблю говорить о высоком. Это, знаете ли, моя стихия. Я с детства мечтал быть прозаиком. Нет, не поэтом, а именно что прозаиком. Бывало, сяду, напишу рассказ-другой, и на сердце легче становится. Мне еще мать говорила: «Быть тебе писателем, Витя. Ты, как никто, видишь все закоулки и переулки душ человеческих». Но я отдал себя кино. Всего отдал, без остатка. Хотя, знаете, пописываю на досуге... И неплохо получается...

Штокман болтал, уплетая пельмени, и не замечал скептического взгляда оперативника. Наконец он поднял голову от тарелки, вопросительно посмотрел на гостя.

— Улики обнаружили?

— Какие там улики, — махнул рукой Сахаров. — Кроме отпечатков всей вашей компании — ничего.

— А... на орудии убийства?

— Тоже ничего. Гантель держали бумажной салфеткой, салфетку мы не нашли...

— Плохо искали, — упрекнул Штокман. — Не сомневаюсь, что убийца выбросил ее в мусоропровод. Там же между площадками мусоропровод есть, не заметили?

— Туда кто-то телевизор выкинул.

— И что с того?

— Дворник рассердился.

— И что с того?

— Мусоропровод опечатал. На каждом этаже. Еще двадцатого февраля.

— Хм... — удивился Штокман. — А почему жильцы не позвонили в домоуправление? Надо протестовать! Надо выйти на улицу всем вместе и...

— Виктор Васильевич, у меня не так много времени. Давайте оставим жильцам их проблемы и поговорим о деле.

Штокман обиженно фыркнул:

— Я рассказал следователю все, что знал.

— Теперь мне расскажите.

— Ну, пришли, выпили...

— Не об этом.

— А о чем?

— О том, что вы делали после того, как ушли от Михайловского.

— А что я делал? Ничего такого. Поехал домой, поужинал, посмотрел телевизор и лег спать.

Сахаров устало улыбнулся. Виктор Васильевич занервничал.

— Вы меня подозреваете? Но я ни в чём не виноват. Я не убивал Мишу. Честное слово.

Сахаров вздохнул.

— Что за гнусные инсинуации? Завтра же пойду к следователю и напишу жалобу...

Сахаров молчал.

— Ладно... Я скажу... Только, прошу вас, не ищите в моих поступках какого-то скрытого смысла. Я весь как на ладони. У меня что на уме, то и... то и на деле. Понимаете, я не поладил с Пульсом. Между нами, он порядочное г... Обещал устроить меня на картину к Валериани (это такой блатной режиссер на «Мосфильме») — в мае группа в полном составе едет в Италию. На целый месяц! Представляете? Я мечтал об Италии полжизни! И вот такая возможность... Пульс сказал, что несколько раз выпивал с Валериани и у них сложились дружеские отношения, что тот сам просил его подыскать ему на следующую картину хорошего администратора, так как прежний попал в больницу. В общем, Пульс много чего болтал. Я развесил уши как болван, сделал ему дорогой подарок и все ждал, когда он меня представит режиссеру. А в тот вечер наконец не выдержал и припер его к стенке...

Штокман встал, аккуратно положил пустую тарелку в раковину.

— И что же вам ответил Пульс?

— Пульс, сволочь, ответил мне, что Валериани давно нашел себе администратора. Я был поражен... Такой скотский обман. Обычно я довольно спокойный человек. Невозмутимый, можно сказать. Но когда выпью... Да и наглость Пульса вывела меня из себя. Тряхнул его, подволок к окну, вроде бы хочу выкинуть...

— А остальные как реагировали?

— Никто ничего не видел. Мы были на кухне. Думаете, я стал бы затевать разборку на людях? Короче, Пульс брыкнул меня ногой, попал в колено. Я ударил его в грудь. И в этот момент услышал чьи-то шаги. Мы отскочили друг от друга как ошпаренные. Шаги стихли в туалете. Пульс шепотом обозвал меня дубиной и пьяной моськой и ушел в комнату. А я с расстройства выпил сразу полстакана... Сознаюсь: мне так захотелось отомстить этому жлобу... Думаю, подкараулю его, когда из подъезда выйдет, и харю начищу, простите за выражение... Оделся, спустился вниз. Жду. Вскоре Невзорова появилась. Меня она не видела — я на детской площадке сидел, в песочнице. Что вы опять улыбаетесь? Не в песке же я сидел. Там и нет сейчас никакого песка, все примерзло. На деревяшке примостился, кругом темно, только под козырьком Мишиного подъезда тусклая лампочка помаргивает. Получается, меня не видно, а я все вижу. Отличный наблюдательный пункт. Пульс долго не выходил. Я совсем промерз. Хмель выветрился. Сижу, дрожу. Наконец выползает... Все, думаю, конец тебе пришел, шут гороховый... Вот пойдешь сейчас мимо меня, я тебя тут и подрежу... А он сделал пару шагов и остановился. В мою сторону не смотрит, да и не мог он меня углядеть в такую тьму. По виду — вроде кого-то ждет. И точно. Откуда ни возьмись — тетка. Приблизилась к нему, он ее под руку взял, и пошли куда-то вбок. Не к метро, а к дороге между домами. Я было дернулся за ними пойти, но передумал. Если б не тетка, я бы...

— Тетку можете описать?

— Нет. Я же довольно далеко был. — Штокман, которому не давала покоя грязная тарелка в раковине, вскочил и принялся тщательно намывать ее губкой. — Метрах в пятидесяти... Простите, как вас по имени-отчеству?

— Николай Владимирович, — ответил Оникс.

— Да? А Менро говорил, у вас какое-то странное имя. То ли Сапфир, то ли Аметист. А вы — Николай. Что ж тут странного?

Оперативник Сахаров позеленел, потом покраснел. До него дошло: из всех свидетелей только Менро оказался достаточно бдителен, взял удостоверение и внимательно изучил его. И он, конечно же, растрепал всем знакомым, как на самом деле зовут Сахарова. Значит, Тоня тоже знала, что он никакой не Ваня и не Коля?