Затем подошел милиционер, козырнул и спросил, который час. Я ответила, с подозрением всмотревшись в его лицо. Уж не Сахаров ли подослал шпиона? Боюсь, скоро у меня разовьется мания преследования...

Я уже продрогла; на моих часах было без трех минут восемь, а Пульс все не появлялся. Глазами я искала в толпе у метро его длинную сутуловатую фигуру, несколько раз обозналась, принимая за него других, отходила от памятника, убеждалась в ошибке и возвращалась обратно... Так же вела себя моя соседка в черной косынке.

Пять минут девятого. Пульса нет. Может, он стоит в арке на другой стороне и смотрит на меня? А смысл? Что он, раньше никогда меня не видел?

Десять минут девятого. Скоро Петя позвонит Мадам, узнает, что я давно ушла, и начнет беспокоиться. Но у нас с ним договор: если я задерживаюсь после десяти, то звоню ему и предупреждаю об этом. Сейчас еще рановато... Пусть начинает беспокоиться часа через полтора. Хотя полтора часа я тут стоять не собираюсь.

Восемь часов восемнадцать минут. Все, жду еще минут десять и ухожу. А завтра выскажу Пульсу все, что о нем думаю. Ног уже не чувствую. Холод кажется морозом, а мертвые лягушки, падающие с неба, — живыми жабами.

Моя соседка тоже не дождалась — медленно-медленно пошла в сторону метро. Я бросила взгляд ей вслед и отвернулась. Потом посмотрела снова... Не может быть... А почему бы и нет?

Я двинулась за ней. Ее куртка была для меня как маяк. Именно куртка. Потому что она была черная, кожаная, с красной вставной полосой на спине. Косой полосой...

* * *

Сколько может быть в Москве таких курток? Сто? Двести? Тысяча? Я лично не видела ни одной. Только у малолетнего хулигана Брыльникова.

Женщина оглянулась. Я вовремя сориентировалась и перешла на тротуар, ускорила шаг. Теперь мы шли параллельно. Она меня не замечала.

В метро я смешалась с толпой, но ее из виду не выпускала. Красная косая полоса маячила передо мной, отклоняясь то влево, то вправо. К счастью, женщина не торопилась, и у меня была отличная возможность выследить ее.

Я не задумывалась о том, что буду делать, когда она подойдет к своему дому. На месте соображу. А пока меня волновала одна мысль: та это куртка или не та? Конечно, вероятность того, что именно эта дамочка позвонила в дверь Толе и удрала, весьма мала. Но я не хотела упускать даже крохотного шанса.

В вагоне было полупусто. Я испугалась, что теперь-то она меня точно углядит, но она была погружена в свои мысли и вокруг не смотрела. Тут я вдруг подумала, что она ведь тоже никого не дождалась у памятника Маяковскому... Мой крохотный шанс стал чуть больше: а что, если она ждала как раз меня? То есть не меня, а Мадам. Но при чем тут тогда Пульс?

Без десяти минут девять мы вышли из метро. Меня начало трясти. Не от холода. Его я уже не ощущала. Просто мы направлялись к Мишиному дому! Совпадение?

Это было не совпадение. Она вошла именно в Мишин подъезд. Я встала на улице и стала смотреть на окна. Минуту спустя в одном окне на третьем этаже вспыхнул яркий свет.

Прочь все сомнения! Я развертываю знамена и бью в барабан! Иными словами, играю в открытую.

Пулей влетев в сырую зябкую дыру подъезда, перепрыгивая через две ступеньки, я поднялась на третий этаж. Звонок висел на проводке. Я надавила на красную кнопку. Раздался гнусный резкий писк. Потом шаги...

* * *

Шаги были осторожные. Если бы я не прислушивалась, я бы их и не услышала. Они замерли у двери.

Я позвонила еще раз.

Тишина. Мне казалось, что я чувствую ее дыхание у замочной скважины. Мне повезло, что в двери не было глазка. А может, наоборот, не повезло. Она бы посмотрела, увидела невинное создание и спокойно открыла бы дверь. А так, наверное, боится бандитов.

Надо подать голос. Все равно не откроет, так чего мне терять?

— Гражданка, — сказала я таким нежным голосом, что сама удивилась. — Откройте, пожалуйста.

За дверью раздалось тихое утробное рычание.

— Откройте, — повторила я еще нежнее, хоть это и казалось невозможным. — Будьте так добры.

Рычание перешло в стон. Я уже поняла, что имею дело с особой, мягко говоря, неадекватной. Чего стоила одна ее черная, рваная на затылке косынка. Наверное, именно эту женщину имел в виду участковый Вася Алексеев, когда рассказывал, как одна психопатка с третьего этажа делала ему призывные знаки, а после грязно приставала. На нее похоже...

Но сдаваться я не собиралась. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что со странной дамочкой в Мишином деле кое-что связано. А вот что — я и хочу выяснить.

— Откройте!

Я дернула за ручку, и она отвалилась. Вставив ее обратно, я снова позвонила.

— Кто там? — отозвалась наконец женщина.

Судя по голосу, она была близка к истерике.

«Конь бледный», — прошептала я, не зная, как представиться. Все равно же она меня не знает.

— Кто там?! — До истерики оставалось секунды две, не больше.

— Гестапо, — бухнула я.

Вообще я ужасная шалунья, но тут, конечно, немного перегнула палку. Не надо бы так с ней разговаривать. Вот возьмет и совсем не откроет.

Но, к моему удивлению, сейчас же послышалось позвякивание ключа, затем — облегченный вздох, ворчание...

Дверь со скрежетом отворилась. Мы с интересом осмотрели друг друга.

Она была довольно высокая, худосочная, сутулая. На вид — далеко за сорок. А то и за пятьдесят. Но уже не так далеко. В общем, года пятьдесят два, наверное. Нос длинный, губы бесцветные, тонкие, глаза вроде бы карие, ближе к черному. Лицо вытянутое, тощее, лошадиное. Волосы — ни то ни се. Серые с сильной сединой. Сзади затянуты в старушечий пучок.

Себя описывать не буду. С некоторых пор я уже не так уверена в собственной неотразимости. Могу только дать слово, что я — лучше, чем она. Возможно, что ненадолго. Возможно, что лет через двадцать я буду выглядеть как ведьма после шабаша.

Она учтиво пригласила меня войти. Голос скрипучий, с нервными нотками. Очень похож на тот, каким говорил Пульс на поминках у Миши. Так кто же все-таки звонил Мадам?

Я не заставила себя упрашивать, а сразу вошла и быстренько сняла ботинки, таким образом намекая ей, что меня нельзя выставлять через две минуты. Я была намерена погостить у нее не меньше часа. А Пете можно и отсюда позвонить.

Сначала она стояла и молча смотрела на меня, потом вдруг произнесла без всякого выражения:

Кто шагает дружно в ряд?

Пионерский наш отряд.

До свиданья, пионеры,

Возвращайтесь в Ленинград.

— Очаровательно, — пробормотала я, отступая к кухне, — только не «до свиданья», а «здравствуйте».

Она покорно согласилась: