— Если бы я был Джульеттой, — сказал он Селии, — я бы вам этого не разрешил.

— Жаль, что моя сестра так болтлива, — ответила Селия. Она была молодая дама из высшего общества, надменно выражавшая свое сожаление. Когда видишь и слышишь ее такой, подумал Фабио, то ни за что не сможешь себе представить, чтобы она когда-либо показала кому-то язык.

Он проводил ее до двери.

— Ведь вы, кажется, медик? — спросил он, когда, стоя в прихожей, она надевала пальто.

— Да, — ответила она. — А что?

— Мне показалось, что ваш язык немного обложен.

Селия с бешенством посмотрела на него. Он помог ей надеть пальто, и когда она продела руки в рукава, он правой рукой коснулся ее груди и почувствовал под ладонью тонкую шерстяную материю ее элегантного платья, а под ней приятно очерченную маленькую грудь, заметив, что на какой-то миг она даже позволила себе получить от этого удовольствие. Ее губы слегка приоткрылись, а глаза, прежде чем выразить требующееся в таких случаях возмущение, превратились в узкие щелки, как у кошки, которую ласково гладят. Через мгновение она покинула квартиру сестры.

Фабио вернулся в комнату. Он сел на стул возле кровати Джульетты. Какое-то время они разговаривали о Селии, о Рицци, о семье Джульетты, о профессиональных проблемах. Довольно скоро их разговор иссяк, и Фабио молча сидел, держа в руках сигарету, а Джульетта с закрытыми глазами, в полудреме лежала на постели. Фабио оглядел маленький зал, он рассматривал красные каменные плитки пола, веник, стоявший в углу, платье Джульетты, небрежно висевшее на одном из стульев, туалетный столик с изогнутыми ножками в стиле рококо с бесчисленными баночками, флакончиками, тюбиками, расческами и большим зеркалом, старым зеркалом в позолоченной раме, окно с видом на черепичные крыши, затем его взгляд вернулся к девушке, к черному шелку ее кимоно, под которым, соразмерно дыханию, поднималось и опускалось ее левое плечо, — спала ли она? — ее черным волосам, разметавшимся по подушке, ее молодому бледному лицу, он смотрел на Джульетту, с которой у него была любовная связь, к которой он питал что-то вроде полустрасти, на девушку со слабым голоском, девушку, запутавшуюся в крошечной chronique scan-daleuse[19], девушку, которая была привязана к нему, доверяла ему, потому что он принимал ее всерьез, но которая не имела ни малейшего представления о его прошлом, не знала его сегодняшней жизни, жила одним днем и не имела будущего.

Франциска, ближе к вечеру

Франциска прошла мимо стойки портье в чайный зал. Он выглядел так, как и надлежало выглядеть помещению, где церемония пятичасового чая уже почти закончилась и наступает распад: оркестр ушел, пустые неубранные столы и небольшие компании, которые никак не могут расстаться, потому что не привыкли ужинать раньше девяти часов и время между чаем и ужином нечем заполнить, особенно зимой, когда на улице холодно и темно. К Франциске подошел мальчик в униформе и взял ее пальто; это обойдется мне в двести лир чаевых, но позднее, когда он снова принесет мне пальто, она села за столик, откуда через большое стекло могла видеть холл гостиницы; а может, это я хочу, чтобы меня видели? мысль возникла, улетучилась, вернулась снова; она заказала чай; зайти сюда было такой же ошибкой, как сесть на скорый поезд вчера вечером, как все это путешествие в Венецию, в обманчивую безопасность, я оставила Герберта, но не мир, в котором жила вместе с ним. Я непоследовательна, надо быть мужественной и признаться самой себе, что я женщина, оставшаяся без денег, а вместо этого я сижу здесь и воображаю, что на меня смотрят, одинокая дама, ищущая знакомства, конечно, это какое-то решение на какое-то время, она оцепенела, осознав, какими мыслями забита ее голова; стало быть, это происходит очень быстро, — она заметила, что уже какое-то время за ней наблюдают, да просто я новенькая здесь, в этом закрытом обществе, этом клубе избранных, которые в январе едут в Венецию; ей принесли чай, она закурила сигарету, ей стало легче, когда она почувствовала, что устремленный было на нее взгляд переместился в другую сторону. Соседний столик был занят. Отчетливым центром его был темноволосый, бледный, явно страдающий каким-то заболеванием человек, его возраст Франциска оценила как приближающийся к шестидесяти; вокруг него хлопотали официанты, потом его позвали к телефону, и Франциска услышала его фамилию, я же ее знаю, потом она сообразила; это была фамилия весьма известного итальянского поэта. Правда, она никогда не читала его стихов, собственно говоря, я вообще никогда не читаю стихов, у меня нет потребности читать стихи, да и какая женщина читает стихи? Есть женщины, которые их пишут, но нет таких, которые их читают, стихи пишутся исключительно для мужчин; поэт вернулся, закончив телефонный разговор, официант пододвинул ему кресло. Он сел тихо и страдальчески наклонился к даме, сидевшей справа от него, несомненно своей жене, и Франциска услышала его слова: «Ольджина, сегодня вечером мы должны быть у Пеллори». Жена поэта была маленькая, мускулистая, черноволосая, явно крашеная, сквозь черные волосы просвечивала кожа головы, умной, энергичной головы, жадная до любовных утех, привыкшая к ним; не обменявшись ни единым взглядом с молодым человеком, сидевшим напротив нее, она сказала: «Но что же нам делать с Джанкарло? Он должен пойти с нами». «Конечно, — отозвался поэт, обращаясь к молодому человеку, — они будут очень рады познакомиться с вами». Он ни на секунду не утратил достоинства, игра принята, притом давно, в этих кругах брак утратил свои кошмарные стороны, поэт не рогоносец, а Ольджина не наставляет ему рогов, они просто договорились; возможно, они иногда спят втроем, она достаточно умелая, чтобы создавать такие ситуации, почему же я не могла так жить с Гербертом, почему я не договорилась с ним. Герберт бы согласился, но я не могу, для меня удобный брак с Гербертом полон кошмаров, жить так можно с поэтом, но не с эстетом и представителем фирмы; Франциска наблюдала за молодым человеком, Джанкарло, за его лицом, отличающимся греческим совершенством, его неуверенным взглядом, манерой держать сигарету в своей благородной формы руке, чуть слишком элегантно, эта загорелая, наполненная силой рука резко выделялась на фоне белой, уже не очень свежей манжеты, ситуация мучительна только для него, любовника, которого она взяла себе, абсолютно уверенно управляясь со своим престижем и своей жизнью в высшем свете, со своими деньгами и знаменитостью своего мужа, Джанкарло и жизнь знаменитостей, бессмысленно красивый молодой человек и маленькая мускулистая сладострастная женщина, которая скоро прогонит его, это очевидно; то, что она не обменялась с ним ни единым взглядом, означало не просто ставшие рутинными отношения; она уже знает, что он ей больше не нужен, она уже слишком хорошо знает, каков он в постели, ее любопытство удовлетворено, и она уже ждет, когда в ней пробудится новое жадное чувство, которое отправит Джанкарло в небытие, в жизнь, не имеющую отношения к знаменитостям, в которой он окажется несостоятельным, потому что однажды слишком страстно предался иллюзии. У меня нет права презирать его, я тоже живу в иллюзорном мире, особенно теперь. Хотя я, возможно, беременна.