Квинтет завершился тихим, царапающим звуком сапфировой иглы, Фабио поднял звукосниматель и отключил диск проигрывателя. Он посмотрел на Джульетту и сказал:

— Уже почти двенадцать. Ты ленивый ребенок.

— Ах, — сказала она, — ну что я могу поделать? Вчера вечером мы исполняли в Кьодже всякую дребедень для Итальянского объединения радиовещания и телевидения и только около двух часов ночи разошлись по домам.

— Любимица публики, — сказал Фабио. — Это было ужасно?

Она только кивнула, выпустив кольцо сигаретного дыма. Фабио познакомился с ней, когда она еще пела в хоре «Фениче»; но уже тогда было ясно, что с ее голосом оперной карьеры не сделать. У нее был красивый, но недостаточно сильный голос, и теперь она пела шлягеры и канцоны, но и концерты не сделали ее любимицей публики. Она выглядела восхитительно, но обладала слишком хорошим вкусом, чтобы иметь успех. Организаторы «пестрых» вечеров, люди, часто обладающие особой способностью угадывать пользу от сочетания контрастов, охотно выпускали ее между выступлениями сверкающих козочек и сияющих коров, обожаемых публикой. Они полагали, что Джульетта придает программе «особую специфическую ноту». Они имели в виду чувство отчуждения, потерянности, трогательного одиночества, которое охватывало зал, когда пела Джульетта; в зале становилось тихо, на несколько минут в сердцах слушателей возникало едва ощутимое чувство восторга, плененности этим отчуждением и страхом, но зато с тем большим облегчением они вновь погружались в оптимистическую рутину любимых звезд. В этой деятельности не преуспеешь, если у тебя есть вкус к тому, как Киджано исполняет Брамса, подумал Фабио. И тем не менее Джульетта зарабатывала себе на жизнь, хотя это было ей не особенно нужно, потому что ее родители были богатыми людьми. Но она уже давно не жила с ними вместе.

— Ты не показывался целых три недели, — сказала она.

— Почему ты мне не позвонила? — спросил он. — Если тебе так безумно хотелось меня видеть, достаточно было сказать об этом.

— Я была так занята, — ответила она. — Почти каждый вечер приходилось где-нибудь выступать. Ты же знаешь, как это бывает перед Рождеством.

Фабио понял намек.

— Извини, что я не зашел в Рождественские дни, — сказал он. — Но я не признаю Рождество. Я ненавижу его. — И добавил: — К тому же, когда мы виделись в последний раз, ты показалась мне рассеянной.

Этим замечанием он напомнил ей о том, что, когда они в последний раз были вместе, она дважды спросила его мнение об одном известном венецианском актере.

— О Фабио! — воскликнула она. — Ну почему ты всегда все замечаешь? Да, я была рассеянной.

В тот раз он сразу понял, что у нее началась одна из бесчисленных коротких любовных историй, в которые ее вовлекало неутолимое наивное любопытство.

— Вот видишь, — сказал он, — зачем же говорить о Рождестве и трех неделях?

В комнату вошла Селия с завтраком. Она поставила поднос на маленький столик возле кровати Джульетты.

— Яйца я не нашла, — сказала она Фабио.

В ее голосе послышалось удовлетворение. Она явно была рада, что может таким образом показать, что отвергает его, и одновременно скрытым образом покритиковать сестру. Вот у нее, Селии, в кухне всегда бы нашлись яйца.

— Ты хотел яйцо? — воскликнула Джульетта. — Если бы я знала, что ты придешь…

Фабио порадовался небрежному, вовсе не всерьез высказанному сожалению, которое прозвучало в ее восклицании. Обычно он приносил что-нибудь из еды, когда шел на Калле-дель-Каффетьер; на кухне у Джульетты всегда было много разных разностей, но никогда не было того, что действительно нужно. Здесь имелись пакетики с кардамоном, баночки с анчоусами, бутылочки гранатового сока, а на столе, в хозяйственной сумке, фантастическая смесь из фенхеля, артишоков и сливового пирога, но очень редко яйца, растительное масло, хлеб или вино. Если она когда-нибудь начнет готовить мне настоящую еду, я перестану бывать у нее, подумал Фабио.

Селия налила чай. Она принесла только две чашки. Стало быть, она не намеревалась участвовать в завтраке. Фартук Джульетты она сняла и оставила на кухне. На ней было песочного цвета вязаное прямое платье. Ее волосы были светлее, чем у сестры. И в отличие от Джульетты она коротко стриглась.

— Как она тебе, Фабио? — восхищенно воскликнула Джульетта. — Ну разве не красавица?

Фабио промолчал. Селия сказала с бешенством в голосе:

— Ну и дура же ты, Джульетта.

Она была в самом деле красива. В своем элегантном маленьком платье она выглядела как драгоценный камень в дорогой оправе. И все же слишком безупречна, подумал Фабио. Он мысленно сравнил ее платье с нарядами Джульетты, которую невозможно было убедить не заказывать свою одежду у старого еврейского портного, которому она оставалась верна, поскольку подружилась с ним. Он одевал ее очаровательно, но безнадежно старомодно. Иногда он пытался украсить свою любимицу, как цирковую лошадку, так что Фабио, желая предотвратить худшее, был вынужден сопровождать Джульетту в Палаццо Лаббиа, в лабиринтах которого, заполненных ремесленниками и какими-то сомнительными личностями, в двух запущенных комнатенках обитал старик.

— Да, да — сказала Джульетта, — ты очень красива, Селия. Берегись, Фабио! Он настоящий Казанова.

— Селия права, ты глупышка, — сказал Фабио, — если ты хочешь обратить мое внимание на то, что я выгляжу комично рядом с вами, детьми…

Он не знал, выглядит ли он комично. Он охотно посмотрелся бы в зеркало, но зеркало Джульетты висело так, что он не видел в нем себя. Селия же, сразу, еще в кухне, попыталась напомнить ему о его возрасте, показав ему язык.

— Милые невинные крошки, — сказала Джульетта, — и добрый смешной дядя — вот как мы выглядим.

— Возможно, ты права, — задумчиво сказал Фабио, — возможно, я действительно милый, чуткий дядюшка.

Джульетта рассмеялась.

— Ты на тридцать лет старше нас, — заявила она, — но если бы ты был дядюшкой…

— Я нахожу очаровательным, что вы готовите вашей сестре завтрак, — сказал Фабио, желая отвлечь Джульетту от этой темы.

— Я тоже нахожу это очаровательным, — насмешливо сказала Селия. — Но теперь мне пора.

— Сестринский завтрак, — сказала Джульетта. — Она выходит замуж за Себастьяно Рицци, и пришла ко мне, чтобы сообщить об этом, а поскольку я ей разрешила выйти за него замуж, она приготовила мне чай. Сейчас как раз должен был состояться большой сестринско-примирительный завтрак, Фабио, а ты ему помешал.

Малыш Рицци, подумал Фабио, это в его духе. Первая и великая любовь Джульетты. Он бросил ее, стал бродяжничать, потом как-то на несколько недель вернулся к Джульетте, она только того и ждала, а он ее снова бросил. Рицци, маленький коммерсант, занимающийся темными делишками, владелец английского спортивного автомобиля, изящный мошенник со своим сентиментальным отношением к злу, что делает его смешным в глазах мужчин и привлекательным для девушек, вроде Джульетты, тип, которому очень далеко до ее уровня, но пристрастия женщин непредсказуемы; теперь Рицци, стало быть, присвоил Селию. Селия, любимая дочь семьи, целеустремленная красавица, в доме которой будет отличная кухня, — хорошая партия. Рицци совершил одно из своих изысканных злодейств. И стояло за этим, как предполагал Фабио, намерение Рицци снова сделать Джульетту своей любовницей, предварительно женившись на Селии. Да, Рицци — это штучка. Но в его расчете была одна неизвестная величина: Селия. Селия маленькая каналья, которая с холодным сердцем идет к Джульетте, чтобы сказать ей «это». Селия превратит его жизнь в ад, подумал Фабио, он явно недооценивает ее, он ниже и ее уровня. А возможно, он и не так плох, как я думаю, потому что его любит Джульетта и потому что Селия намерена доконать его? Не обладает ли тот, кто кажется побежденным, как раз определенным превосходством? И значит, порядок величин в этом маленьком рейтинговом списке таков: Джульетта, Рицци, Селия?