Но в тот раз Император решил поступить по-иному. И командир «Серебряных топоров» получил приказ — пройти по бунтующей земле огнем и мечом, уничтожив всех, кто оказывал поддержку мятежникам. То есть всех поголовно: мужчин, женщин, детей… тех, кто постарше.

Командир «Серебряных топоров» потребовал объяснений, уже одним только этим подписав себе или суд, или в лучшем случае просто отставку с позором и лишением пенсии. Ответ пришел незамедлительно — только теперь Император, пребывая в бешенстве, отдал приказ вырезать всех поголовно, невзирая на возраст. Полковник сделал еще одну попытку — глупую, бессмысленную, бесполезную… Он умолял Императора изменить решение, он утверждал, что мятеж подавлен, что население готово склониться перед волей Императора.

В ответ Явор Герат Седьмой двинул в мятежные провинции четыре полка имперской гвардии. С безусловным приказом уничтожить на этих территориях все живое — в том числе и вышедших из повиновения «Серебряных топоров». Только вот полк обученных латников, пусть и не полностью укомплектованный, понесший некоторые потери в боях с повстанцами, — это не толпа мужичья, вооруженного либо охотничьим оружием, либо хозяйственным инвентарем.

Гвардия получила по зубам — получила крепко, так, что от четырех полков осталась едва половина. Но и «топоры», которых с тех пор перестали называть «серебряными» и стали звать исключительно «бешеными», не вышли целыми из боев. Полковник, имени которого Шенк и не помнил, пал в одном из первых же сражений. Та битва была одной из первых — но далеко не последней. Имперские войска преследовали остатки мятежных «топоров» повсюду, Император объявил, что это тяжкое преступление перед Империей не будет забыто и каждый, кто принесет голову одного из «Бешеных топоров», получит награду. За полгода их выловили почти всех…

Словам Штыря темплар поверил сразу же — как будто те были произнесены под Знаком Истины.

— А твои парни… тоже?

Великан лишь покачал головой:

— Нет, я один уцелел… да и то вот глаза лишился. Эти потом уже ко мне примкнули, они ведь тоже родом из Минга, да только там им жизни не было. Думаешь, темплар, они пошли за тобой, чтобы Орден защищать? Нет… они просто хотят с Мингом драться. Не так, чтобы без всяких шансов, как мы дрались тогда, десять лет назад. Орден еще не совсем ослаб, возможно, сумеет выстоять. Вот они и пошли за тобой.

— А ты?

— И я, в общем, тоже… только мне ведь важно не просто свернуть шею двум-трем имперцам. Я считаю, надо долги платить… а за Императором должок немаленький, и за эти десять лет оброс процентами почище, чем у кейтского купца.

— Тревога! — заорал один из солдат, первый заметивший врага. А уже вскоре все могли видеть появившуюся у горизонта темную полоску.

— Проклятие! — Шенк бросил в сторону бывшего бандита взгляд, в котором таился страх, пусть даже и на самом дне. Темплар понимал, что если мингские всадники захотят атаковать — а причин этого не делать у них вроде бы и не было, — то его жалкое воинство вряд ли устоит больше получаса. Не помогут ни телеги, ни кольчуги, ни оружие. Что бы ни пытались сделать дозорные, дабы отвести беду от товарищей, им это не удалось. — Всем готовиться к бою! — заорал он, стараясь этим воплем заглушить собственный страх. Нет, темплар не боялся смерти, при его образе жизни эта судьба рано или поздно его настигнет, и смешно было бы надеяться умереть от старости в собственной постели, окружив себя внуками и правнуками. Но вот одна мысль о том, что люди, которых ему доверили, вскоре станут изрубленными трупами, вызывала дрожь ужаса. — Копейщики, вперед! Арбалетчикам приготовиться!

До того момента, когда всадники, выстроившись обычным для Минга клином, пойдут в атаку, оставалось еще немало времени. Да и вряд ли они нападут сразу — вот если бы колонна медленно ползла по дороге, растянувшись чуть ли не на четверть лиги, тогда кавалерия атаковала бы без промедления, дабы не дать построить стену щитов, не дать ощетиниться копьями.

Теория гласит, что кавалерия, что легкая, что тяжелая, не способна даже в чистом поле справиться с тяжелой пехотой, обученной сражаться плотным строем, сомкнутым в единый стальной кулак. Щетина тяжелых копий, с коваными наконечниками длиной с предплечье, могла остановить даже укрытых кольчугой коней, а латник, вылетевший на полном скаку из седла, даже если ему выпадала удача не сломать себе шею, тут же попадал под удар меча или топора, так и не получая шанса подняться на ноги. А через головы копейщиков слаженно бьют арбалеты, пробивая латы.

Это все верно… когда речь идет об отменно вышколенных солдатах, привыкших чувствовать рядом надежное плечо товарища и знающих, что товарищ не отступит, не побежит, оставив без защиты твою спину. Но когда нет в поле тяжелой пехоты, когда лишь несколько сотен вчерашних крестьян, отменно умеющих обращаться с мотыгой, косой или легким охотничьим луком…

А мингская конница приближалась — и над наконечником живого тарана реяло знамя с изображением оскаленной волчьей пасти. Их было много, чудовищно много…

Баррикада из телег ощетинилась копьями. Шенк пробежал взглядом по лицам — безусые и обрамленные седой бородой, испуганные и стиснувшие зубы в решимости драться до последнего… Кто в дорогой, рассчитанной на латника из элитных войск кирасе, кто нахлобучил шлем… а кому-то досталась лишь обычная кольчуга ополченца, что не защитит толком ни от стрелы, ни от топора, ни от копья… разве что удар придется вскользь, по касательной. Щиты есть почти у всех, мечи или топоры — у каждого второго, остальные вооружены кто чем, от крестьянских кос или вил до кузнечных чеканов… последние, впрочем, отменно подходили для того, чтобы проламывать броню. Если только владельцу чекана доведется подойти к латнику на расстояние удара.

От колонны мингов отделился один из воинов, выехал вперед, нисколько не опасаясь тут же получить тяжелый арбалетный болт в грудь… демонстрируя тем то ли свою отвагу, то ли презрение к ополченцам-стрелкам — мол, те и в забор не попадут. Несколько лиц обернулись к Шенку, моля дать команду. В какой-то момент и сам темплар подумывал о том, что стоит махнуть рукой — и на одного врага станет меньше. Но сдержался — это было подло и недостойно. Всегда и везде парламентер неприкосновенен. Пусть даже и среди мингов, и среди кейтианцев находились командиры, что ни в медную монету не ставили белое знамя переговоров.

— Эй, сброд! — заорал, надсаживаясь, всадник, словно в насмешку сняв шлем. Светлые, почти белые волосы рассыпались по плечам, столь же светлая ухоженная бородка придавала лицу странное, ироничное выражение. — Кто у вас командует? Говорить буду.

— Его зовут Регнар, — шепнул Леграну одноглазый. — А кличут Снежным Барсом… Вот же не думал, что этот ублюдок еще жив. Когда-то готов был об заклад побиться, что эту сволочь свои же прирежут.

— Правильно сделал, что не стал спорить, проиграл бы, — тихо ответил Шенк, а затем, повысив голос и надеясь, что не сорвется на фальцет, крикнул в ответ: — Я командую, Регнар. Что скажешь?

— О как! Стало быть, меня и в этой глуши знают… — осклабился седой. Затем приложил ко лбу ладонь, всмотрелся, и ухмылка стала еще шире. — Кажется, сегодня мой счастливый день. Мне знакома эта волосатая рожа. Никак сам Отек? Вот так удача! Рад, рад… А ты, длинный, небось темплар?