* Источник: Friis E. M., Raunsgaard Pedersen K., Crane P. R. Early Flowers and Angiosperm Evolution Cambridge: Cambridge University Press, 2011. P. 463.

* * *

Середина XXI века. Отважный энтомолог пробирается по густому тропическому лесу где-нибудь в труднодоступном районе Папуа – Новой Гвинеи или Южной Америки. Взмах сачка – и вот в нем трепещет каллиграмматида. Почему бы не представить себе такую картину, ведь поймали же когда-то в глубинах океана латимерию, хотя прежде кистеперые рыбы были известны только в ископаемом состоянии? Увы, каллиграмматиды полностью вымерли уже во второй половине мела, став жертвой глобальной перестройки наземной растительности. Они хорошо чувствовали себя на «цветах» беннеттитовых, но в мире, который наполнился цветами без кавычек, им уже не было места. Точно так же к новой реальности не сумели приспособиться и хоботковые скорпионницы. Никто не знает, почему все эти псевдобабочки мезозоя, в отличие от длиннохоботковых мух, потерпели поражение в борьбе за существование. Может быть, их подвело несовершенное устройство хоботка? Или недостаточно гибкое поведение? А вдруг все дело в образе жизни их личинок, о котором мы ничего не знаем?.. Но свято место пусто не бывает: с распространением цветковых на смену хоботковым скорпионницам и сетчатокрылым пришли пчелы и макролепидоптеры, т. е. дневные бабочки вместе с другими крупными чешуекрылыми вроде бражников и совок.

Как-то вечером одного из дней 1832 г., когда бриг «Бигль» с молодым Дарвином на борту двигался вдоль бразильского побережья, на горизонте посреди ясного неба показалась черная туча. Команда бросилась спускать паруса, но когда туча настигла корабль, оказалось, что беспокойство было напрасным, – это была огромная стая бабочек, летящая над морем. «Снег, снег из бабочек!» – в возбуждении кричали матросы, сметая с палубы тысячи пестрокрылых созданий. Поскольку и в тот вечер, и в предыдущие дни стоял штиль, Дарвин сделал вывод, что бабочек не сдуло с суши ветром – они летели сами. Древнейшие бабочки попали в наши руки благодаря одной из таких массовых сезонных миграций, проходившей над морем. Они были найдены на датском острове Фур в раннеэоценовых толщах, возраст которых составляет около 54 млн лет. Эти толщи сложены диатомитами – так называются осадочные породы, образованные микроскопическими скелетами диатомовых водорослей. Образование диатомитов происходило в 50–100 км от береговой линии, и тем не менее они буквально нашпигованы бабочками. Всего там собрано более 1700 отпечатков чешуекрылых, что составляет почти половину от общего числа кайнозойских находок этого отряда. На одной из плит ученые нашли сразу 14 бабочек, лежащих вместе, – видимо, они летели очень кучно, но порывом ветра были сброшены в воду и пошли ко дну[170].

В остальных местонахождениях бабочки и прочие чешуекрылые попадаются очень редко. И все из-за чешуек, которые покрывают их крылья, подобно черепице. Собственно, в латинском названии отряда – Lepidoptera – и зашифрована эта особенность: слово lepis по-гречески означает «чешуя». По сути, чешуйки – это просто расширенные и сплющенные волоски. Волоски такой формы появились уже у ручейников – предков чешуекрылых и использовались, в частности, для выделения феромонов. Ручейники очень чувствительны к высыханию и стараются держаться поближе к воде. Чтобы освоить более засушливые пространства и обезопасить себя от потери влаги, первые моли, появившиеся в начале юры, закутались в чешуйки целиком: налегая друга на друга, элементы чешуйчатого покрова препятствуют испарению влаги. И, как это часто случается в эволюции, новшество, первоначально изобретенное с какой-то одной целью, впоследствии пригодилось также для решения многих других задач, главной из которых стала самозащита.

Чешуйки бабочек можно сравнить с хвостом ящерицы. Они подвержены автотомии и отламываются от тела насекомого при малейшем прикосновении, тем самым спасая владельца от множества неприятностей. Например, часто ли вы видели бабочек, запутавшихся в сетях пауков? Нет, ведь они надежно защищены от прилипания к паутине легко спадающими чешуйками. По этой же причине весьма скудна палеонтологическая летопись чешуекрылых. Крупная бабочка, задев смолу крылом, как ни в чем не бывало полетит дальше, оставив после себя только россыпь чешуек. Лишь у мелкой моли есть неплохой шанс «залипнуть», да и то если она соприкоснется со смолой сразу всем телом. Вот почему в янтарях, например в балтийском, практически никогда не встречаются крупные чешуекрылые – только крохотные мотыльки, причем не слишком часто. Из-за того что чешуйки бабочек обладают водоотталкивающими свойствами, этих летунов редко находят и в каменных породах. Вместо того чтобы, упав в водоем, быстро погрузиться на дно, где их засыплет осадком, бабочки плавают на поверхности, пока их нежное тельце не сгниет.

И все же в тех слоях, где собраны многие тысячи кайнозойских насекомых, например в олигоцене Франции или эоцене США, окаменевшие бабочки иногда встречаются, пусть и в штучном количестве. Поэтому полное отсутствие бабочек в мезозое – даже в самых продуктивных лагерштеттах – нельзя списать на их низкий потенциал к попаданию в палеонтологическую летопись. Остается предположить, что мелкие мотыльки превратились в крупнокрылых красавиц, лишь когда цветковые растения вошли в силу, что бы на этот счет ни говорили специалисты по молекулярной филогенетике, которые склонны завышать возраст бабочек, как, впрочем, и всех остальных групп живых организмов. То же самое можно сказать и про пчел, которым в наши дни принадлежит пальма первенства в деле опыления. В английских садах пчелы наносят 80 % всех визитов к цветкам, для вересковых пустошей этот показатель еще выше – 94 %. В тропическом поясе пчелы в среднем опыляют 45 % видов растений, причем в лесах Коста-Рики и Борнео доля таких видов достигает 70 %. Из сказанного может сложиться впечатление, что пчелы были залогом успеха цветковых. Но это не так: следствие не может предшествовать причине, а эра цветковых наступила еще в середине мела, задолго до эры пчел. Все попытки обнаружить пчел в меловых янтарях закончились неудачей. Древнейшие достоверные находки пчелиных (Anthophila) – группы, объединяющей более 20 000 видов пчел в составе нескольких семейств, – относятся к палеоцену, их возраст составляет всего 60 млн лет. Первые следы подземных пчелиных норок чуть древнее, но и они приходятся лишь на поздний мел, когда экспансия цветковых была уже в самом разгаре.

Хотя цветковые победили бы и без помощи насекомых, без многочисленных и разнообразных опылителей, которых они вызвали к жизни своей победой, их дальнейшая эволюция пошла бы по-другому. Пчелы и бабочки обязаны своим появлением цветковым, но и цветковые у них в долгу. Без этих созданий, падких до нектара, наши луга и поля выглядели бы совершенно иначе. Как известно, цветы раскрывают яркие лепестки и наполняются пряными ароматами ради завлечения пчел и бабочек. В их отсутствие цветковые не стали бы растрачиваться на это буйство красок и запахов. Без пчел и бабочек наша планета была бы одной большой Новой Зеландией, флора которой издавна удивляла европейцев своей колористической сдержанностью, связанной с дефицитом крупных красных, голубых и пурпурных цветов. Новозеландский ботаник и художник Эллен Гейне отмечала: «Отсутствие ярких расцветок у наших местных цветов – эта особенность, которая, возможно, бросается в глаза прежде всего тем, кто очутился в Новой Зеландии в первый раз»[171]. Этот факт объясняется просто: в Новой Зеландии в силу ее изолированности обитает очень мало собственных видов пчел и бабочек. Основную работу по опылению там выполняют мухи и жуки, которым не нужны яркие цветы. Типичное растение, опыляемое мухами, распускает мелкие беловатые или желтоватые цветочки с тухловато-сладковатым запашком, вроде нашей рябины. Новозеландская флора хорошо вписывается в этот образ: подсчитано, что около 60 % местных видов растений имеют белые цветы, тогда как на Британских островах, которых природа не обошла пчелами и бабочками, доля таких видов составляет всего 25 %[172].