— Боюсь, что да, госпожа.

— Боишься? А ты, Дерфель, не бойся. — Гвиневера рассмеялась пьяняще счастливым смехом. — Вы все позабыли, как блистателен Артур, когда все идет наперекосяк. То-то славно будет на него полюбоваться. Ну так когда же мы едем?

— Прямо сейчас, — отозвался я, — как только ты будешь готова.

— Я готова, — радостно заверила Гвиневера. — Я вот уж год как готова убраться из этого змеюшника.

— А твои служанки?

— Другие найдутся, — беспечно отмахнулась она. — Ну, поехали?

Лошадь у меня была только одна, так что из вежливости я уступил ее Гвиневере, а сам пошел пешком рядом с ней. Обитель осталась позади. И нечасто же мне доводилось видеть такие сияющие счастьем лица, как у Гвиневеры в тот день! Многие месяцы провела она под замком в стенах Инис Видрина, а тут вдруг скачет верхом на свежем воздухе, между только что распустившимися березками, под бескрайним небом, не ограниченным с четырех сторон Морганиным частоколом. Мы въехали на перешеек за Тором, и, едва мы оказались на пустынной возвышенности, она рассмеялась и лукаво глянула на меня.

— А что мне помешает ускакать прочь, а, Дерфель?

— Ровным счетом ничего, госпожа.

Всадница восторженно завопила — совсем по-девчоночьи — и ударила лошадь пятками, еще раз, и еще, пуская усталую кобылу в галоп. Ветер трепал Гвиневерины рыжие кудри, а она самозабвенно мчалась сломя голову сквозь луговую траву по широкому кругу, оглашая равнину ликующими криками. Юбки ее развевались, да только плевать она хотела на приличия, она лишь пришпоривала кобылу да носилась вокруг меня все кругами и кругами, пока лошадь не выдохлась окончательно, да и наездница тоже. Только тогда Гвиневера натянула поводья и соскользнула с седла.

— Все мышцы ломит! — радостно сообщила она.

— Ты хорошо ездишь, госпожа, — похвалил я.

— Все эти месяцы я мечтала о том, как снова сяду в седло. Как выеду на охоту. Столько всего себе намечтала. — Гвиневера оправила юбки и с усмешкой глянула на меня. — Так что именно приказал тебе Артур насчет меня?

Я замялся.

— Он не уточнял, госпожа.

— Он ведь приказал убить меня? — догадалась она.

— Нет, госпожа! — деланно возмутился я.

Я вел кобылу в поводу, Гвиневера шла рядом.

— Разумеется, Артур не желает, чтобы я угодила в руки Кердика, — саркастически парировала она. — Я для него досадная обуза! Подозреваю, он поиграл-таки с мыслью перерезать мне глотку. Арганте наверняка этого хочет. Я бы на ее месте хотела. Я размышляла об этом, пока каталась вокруг тебя кругами. А что, прикидывала я, если Дерфелю приказано убить меня? Продолжать ли мне путь или, может, не стоит? А потом я решила, что ты, скорее всего, не стал бы меня убивать, даже если бы тебе и приказали. Ну да кабы Артур и впрямь хотел моей смерти, он бы прислал Кулуха. — Она крякнула и слегка согнула колени, изображая прихрамывающую Кулухову походку. — Кулух полоснул бы меня ножом по горлу, не моргнув и глазом. — Гвиневера вновь расхохоталась; ее новообретенная искрометная радость просто-таки не знала удержу. — Значит, говоришь, Артур был уклончив?

— Да, госпожа.

— Стало быть, на самом деле, Дерфель, это все твоя идея? — Она обвела рукой окрестности.

— Да, госпожа, — сознался я.

— От души надеюсь, Артур тебя одобрит, — откликнулась она, — иначе ты неприятностей не оберешься.

— Неприятностей у меня и без того немало, госпожа, — сознался я. — Старая дружба, похоже, мертва.

Гвиневера, верно, расслышала печаль в моем голосе, ибо внезапно взяла меня под руку.

— Бедный Дерфель. Ему, верно, стыдно?

— Да, госпожа, — смущенно пробормотал я.

— Гадко я себя повела, — сокрушенно отметила она. — Бедняга Артур. А знаешь, что его воскресит? Его самого и вашу дружбу?

— Хотел бы я это знать, госпожа.

Гвиневера отняла руку.

— Изрубить саксов в капусту, Дерфель, — вот что нужно, чтобы Артур стал прежним. Победа! Дайте Артуру победу — и он вернется к нам, добрый старый Артур!

— Саксы, госпожа, уже на полпути к победе, — предупредил я. И рассказал ей все, что знал: что саксы свирепствуют на востоке и юге, что силы наши рассеяны и наша единственная надежда — собрать армию до того, как саксы приблизятся к Кориниуму, где сейчас дожидается лишь маленький боевой отряд Артура — две сотни копейщиков. Я предположил, что Саграмор отступает к Артуру, Кулух идет с юга, а я двинусь на север, как только Исса вернется вместе с Арганте. Кунеглас, несомненно, подоспеет с севера, а Энгус Макайрем поспешит с запада, едва услышав вести, но если саксы доберутся до Кориниума первыми, тогда пиши пропало. Надежда невелика даже и в том случае, если мы выиграем гонку, ибо без копейщиков Гвента мы настолько уступаем врагам в численности, что спасти нас может только чудо.

— Чушь! — отрезала Гвиневера, когда я объяснил ей положение дел. — Артур еще и сражаться-то не начал! Мы выиграем, Дерфель, мы выиграем! — И, огорошив меня дерзким заявлением, она расхохоталась и, позабыв о своем драгоценном достоинстве, прошлась танцующей походкой по обочине. Все дышало предчувствием гибели, но Гвиневера вдруг предстала передо мною воплощением свободы и света — никогда она не была мне так мила, как в тот миг. Внезапно, впервые с тех пор, как я различил в сумерках Белтейна дым сигнальных костров, я почувствовал прилив надежды.

Надежда тут же и угасла, ибо в Дун Карике царили неопределенность и хаос. Исса до сих пор не вернулся; деревушка под холмом была битком набита беженцами, что пустились в путь, напуганные молвой, при том что никто из них в глаза не видел живого сакса. Беженцы пригнали с собой коров, овец, коз и свиней, и все они стекались к Дун Карику — под иллюзорную защиту моих копейщиков. С помощью слуг и рабов я распустил новые слухи: Артур, дескать, будет отступать на запад в области, граничащие с Керновом, а я-де надумал отобрать у беженцев стада и отары, чтобы обеспечить провиантом своих людей. Этих ложных пересудов оказалось достаточно, чтобы большинство семей стронулись с места и зашагали на запад, к далекой границе Кернова. Там, среди бескрайних болот, они окажутся в относительной безопасности, и при этом их коровы и овцы не запрудят дороги к Кориниуму. Если бы я просто-напросто приказал им идти к Кернову, недоверчивые селяне тут же заподозрили бы неладное и задержались проверить, не дурачу ли я их.

Исса не приехал и к ночи. Я не то чтобы забеспокоился — ведь до Дурноварии было неблизко и дорогу наверняка заполонили беженцы. Отужинали мы в доме, и Пирлиг спел нам о великой победе Утера над саксами у Кар Идерна. Как только отзвучали последние слова, я бросил Пирлигу золотую монету и заметил, что слышал некогда, как песню эту поет Кинир Гвентский. Пирлиг был потрясен.

— Кинир был величайшим из бардов, — с легкой завистью промолвил он, — хотя иные говорят, будто Амайгрину Гвинеддскому Кинир уступал. Скорблю я, что не довелось мне услышать ни того ни другого.