В ту ночь Гитлер вызвал Ханну Рейтч к себе в кабинет. Лицо его было изборождено морщинами, глаза слезились. Он сказал Рейтч, что ситуация могла бы показаться безвыходной, но он все же надеется (его голос окреп, когда он заговорил о возможностях), что армии Венка удастся деблокировать Берлин ударом с юго-запада. Но если этого не произойдет и если русские все же окончательно возьмут город, то он и Ева Браун покончат с собой, а их тела будут сожжены. Потом Гитлер дал Рейтч пузырьки с ядом – для нее и Грейма, чтобы те воспользовались ядом в случае необходимости. Это была мелодраматическая сцена, которых было так много если не в жизни Ханны Рейтч, то в ее историях.

В ту ночь русские снаряды начали падать непосредственно на имперскую канцелярию, и ее обитатели, скорчившись от страха, но пытаясь сохранить остатки мужества, слушали, как над их головами рассыпается в прах помпезное величественное сооружение. Ханна Рейтч провела ночь, сидя на краешке кровати рядом с Риттером фон Греймом и готовясь к самоубийству, которое они собирались совершить, если русские к утру ворвутся в бункер. Они решили сначала принять яд, а потом быстро, до того, как он начнет действовать, выдернуть чеки из тяжелых гранат, которые они держали на коленях. Таким образом, они умрут от яда, а взрывы разнесут их тела в клочья. Выходит, что не только Гитлер и Ева Браун собрались покинуть этот мир, громко хлопнув дверью.

Между тем несчастному генералу Коллеру не позволили и дальше отсиживаться в безопасном Оберзальцберге. Не помогли ни ссылки на пошатнувшееся здоровье, ни доводы разума, ни разговоры о служебных обязанностях. Днем 26 апреля представитель Бормана в Берхтесгадене сообщил Коллеру, что, невзирая на болезнь, он должен полететь в Берлин и явиться к фюреру. Это личный приказ Гитлера. Похоже, он забыл, что солдат имеет право не выполнять бессмысленные и безнадежные приказы. Коллер, ломая руки, принялся звонить в разные инстанции и изливать душу в дневниковых записях. Он колебался, пребывая в нерешительности. Откуда известно, что приказ исходит от фюрера? Откуда известно, кто именно подписывал телеграмму? И почему приказ фюрера был передан ему через ведомство Бормана, а не через представителя командования люфтваффе в ставке фюрера? Это было очень любопытно. Коллер вспомнил невезучего Геринга, козни Бормана и свои напрасные выступления в защиту невиновного Геринга. Да, собственно, вся обстановка в бункере была явно ненормальной. В этом зазеркалье все действия фюрера выглядели несколько странными. Из приказа, поступившего в Мюнхен на имя генерала Винтера, следовало, что Гитлер снова взял на себя командование всеми вооруженными силами, от которого он вроде бы отказался 22 апреля. В конце концов Коллер решил все же лететь в Берлин. Он уже устроил неразбериху своей оригинальной трактовкой заявления Гитлера, а теперь, вместо того чтобы довериться здравому смыслу, решил поставить на карту собственную жизнь. Он попрощался с семьей, отмахнулся от предостережений своих офицеров и собрался ехать. «У офицеров штаба вытянулись лица, – пишет в дневнике Коллер. – Впоследствии они сказали мне, что в тот момент не дали бы и медного пфеннига за мою жизнь. Они поняли, что Борман просто решил от меня избавиться. В окруженном Берлине это было очень легко сделать. Никто бы ничего не узнал». Ранним утром самолет Коллера приземлился в Рехлине. Теперь предстоял перелет в Берлин на другом самолете, который, как самолеты Грейма и Шпеера, должен будет сесть на Восточно-западную ось. Однако сведения, полученные Коллером в Рехлине, оказались обескураживающими. Ему сказали, что с прошлой ночи воздушное сообщение с Берлином прекратилось. Над обреченным городом к небу поднимались клубы черного дыма. Все аэродромы, включая взлетно-посадочную полосу в Гатове, были закрыты. Ожесточенная перестрелка шла на всех подступах к Восточно-западной оси. Все в один голос утверждали, что никаких самолетов в Берлин больше не будет. Грейм и Рейтч остались в имперской канцелярии навсегда.

В ставке Верховного командования вермахта в Фюрстенберге Коллер вдоволь наслушался разных страшных историй, находя утешение в том, что Герингу пришлось еще хуже, чем ему. Коллер посоветовался с Йодлем. Йодль ему посочувствовал, но не сказал ничего определенного. Тогда Коллер обратился к Кейтелю, но Кейтель сослался на занятость и уклонился от разговора. Тогда Коллер разыскал Гиммлера и обратился к нему за помощью. «Дело плохо», – двусмысленно ответил Гиммлер и исчез, выразив надежду, что им удастся поговорить позже. Потом на совещание прибыл Дёниц, и Коллер бросился к нему. «Гроссадмирал сказал мне, что понимает и разделяет мотивы рейхсмаршала, но потом оборвал разговор, сказав, что ему пора обедать. Он тоже пообещал поговорить со мной позже и подозрительно быстро прекратил разговор». Все это показалось Коллеру очень и очень странным. Он ожидал, что эти важные события будут главной темой разговоров, однако у него «сложилось впечатление, что никто не хотел обсуждать ни дело Геринга, ни серьезность общего положения. Собственно, мне всегда казалось, что эти люди живут на другой планете и больше всего боятся лишний раз открыть рот».

В полном смятении Коллер набрался решимости, подошел к телефону и потребовал соединить его с бункером, чтобы лично доложить фюреру о своем прибытии в Фюрстенберг. Но фюрер отдыхал, и никто не стал его тревожить. Коллер поговорил с Риттером фон Греймом. Грейм сказал, чтобы Коллер даже не пытался лететь в Берлин. Фюрер не отдавал на этот счет никакого приказа. Приезд Коллера ему не нужен, и, более того, он просто невозможен. Даже если Коллер сможет прилететь, он не сможет выбраться отсюда. Сам Грейм был обречен. Он лежал в бункере после ранения, а Гитлер говорил с ним, сидя на краешке кровати.

Коллер выразил Грейму свое искреннее сочувствие. Он сочувствовал обязательности Грейма и его чувству долга, сочувствовал его ранению и никому не нужному назначению. Он жаловался на бесплодность всех усилий и мрачно философствовал по поводу неминуемого рока, настигшего Германию. «Нам не придется долго работать вместе, господин генерал-фельдмаршал, – мрачно произнес он по телефону, – мы ничего не можем сделать для люфтваффе. Приближается конец». Коллер ждал такого же печального ответа с другого конца провода. Но безжалостный мир преподнес бедному Коллеру очередной сюрприз. Жизнь в бункере оказалась еще более безумным балаганом, чем в Фюрстенберге. Риттер фон Грейм, как и все, кто попадал в магический круг Гитлера, подпал под колдовское обаяние этой исключительной личности, потеряв при этом способность к здравым суждениям. Это случилось со всеми – это случилось со Штумпфеггером, который забыл Гиммлера и Гебхардта и поклонялся теперь новой святыне; это случилось с Бургдорфом, обычным офицером, который отрекся от своей касты, и теперь, напившись вина, танцевал с Борманом и поносил изменников фельдмаршалов[183]; это случилось с Хевелем[184], представителем Риббентропа в ставке Гитлера; это случилось с Гиммлером; даже разумный Шпеер не смог противостоять обаянию Гитлера. Теперь то же самое произошло и с Риттером фон Греймом. Вместо печального признания неминуемого поражения Коллер услышал бодрое обещание победы. «Надо лишь подождать, – ответил новоиспеченный генерал-фельдмаршал. – Не отчаивайтесь! Все будет хорошо! Присутствие фюрера и его уверенность окончательно воодушевили меня. Для меня бункер – неиссякаемый источник освежающего оптимизма!» Коллер не верил своим ушам. «Бункер – это гнездо умалишенных! – подумал Коллер. – Я не мог ничего понять. Я часто спрашиваю себя: может быть, это я настолько глуп, что не могу осознать духовную высоту этих людей и увидеть путь к спасению? Или они обладают каким-то шестым чувством, к которому мы, простые смертные, невосприимчивы? В такой ситуации начинаешь сомневаться в собственном душевном здоровье».