Как и многие другие высокопоставленные нацисты, они забыли, что Гитлер еще не умер. Осажденный в сотрясавшейся от взрывов столице, закупоренный в глубоком подвале, превратившийся в телесную и душевную развалину, лишенный армии и почти всех привычных средств связи, смысла существования и механизмов исполнения решений, Гитлер, несмотря на все это, оставался – среди хаоса, который он сам и создал, – единственным хозяином. И приказам этого хозяина окружение повиновалось беспрекословно и без рассуждений. Геринг, заключенный эсэсовцами под стражу в Маутендорфе, имел теперь время подумать об опасности преждевременных притязаний на наследство. Скоро и Гиммлер получит такой же урок. Власть фюрера была магической, и ни один непосвященный не имел права касаться этой власти, пока был жив ее главный жрец.

Поэтому теперь мы снова вернемся в бункер, куда Лоренц только что доставил из министерства пропаганды сообщение британского агентства Рейтер о переговорах Гиммлера с графом Бернадотом. Первыми, кого Лоренц увидел в бункере, были сидевшие в одной комнате Борман, Геббельс и Хевель. Им Лоренц и передал текст сообщения. Они сказали Лоренцу, что Гитлер в настоящий момент беседует с Риттером фон Греймом. Тогда Лоренц дал копию текста камердинеру Линге с тем, чтобы тот передал ее фюреру.

Сцена, которая последовала за вручением текста Гитлеру, была описана разными свидетелями по-разному, в зависимости от близости к фюреру и от богатства словарного запаса. Однако все сходятся на том, что это была очень бурная и драматическая сцена. Гитлер побелел от возмущения. Это был последний, невыносимо тяжелый удар: der treue Heinrich, верный Генрих тоже предал его! Последний нацистский вождь, верность которого всегда была выше всяких подозрений, подло ударил Гитлера в спину. Как только эта весть распространилась по бункеру, зазвучал верный хор, подхвативший песню главного действующего лица. Мужчины и женщины наперегонки клеймили предателя. Потом Гитлер уединился с Борманом и Геббельсом за закрытыми дверями, чтобы обсудить создавшееся положение.

Что там происходило и каковы были решения, мы никогда не узнаем в подробностях, ибо участники этого совещания либо умерли, либо пропали без вести. Пролить дополнительный свет могли бы Кребс или Бургдорф, но и их тоже нет. Но после этого совещания все события в бункере приняли новое направление. Период ожидания Венка сменился периодом решений и действий, сравнимых с кризисом 22 апреля. Теперь начался финальный акт комедии.

Не может быть никаких сомнений в том, что для Гитлера измена Гиммлера – как он ее понимал – была сигналом конца. Гитлер всегда колебался и выжидал, прежде чем принять решение, и этим приводил в отчаяние своих сторонников, а когда наконец принимал его, то это решение всегда было окончательным. Гитлер колебался два дня, раздумывая, оставаться ему в Берлине или нет. Он остался, и никакие уговоры не смогли заставить его изменить это решение. Потом он колебался неделю, раздумывая, как обставить свой конец. Теперь решение было принято. В ночь с 28 на 29 ап реля он отмел притязания Гиммлера на пост фюрера, написал завещание и женился на Еве Браун.

Однако первым делом Гитлер велел привести Фегеляйна. После того как поступило невероятное сообщение об отступничестве Гиммлера, старые проблемы внезапно предстали перед Гитлером в совершенно ином свете. Теперь он понял, почему не увенчалось успехом наступление Штайнера 21 апреля: Гиммлер не хотел, чтобы оно увенчалось успехом, и приказал Штайнеру не двигаться с места. Теперь Гитлер также знал, почему Фегеляйн дезертировал из бункера, – это тоже было частью разветвленного эсэсовского заговора. Фегеляйн был с пристрастием допрошен – вероятно, группенфюрером Мюллером, начальником гестапо[203]. Говорили, что Фегеляйн признался в том, что знал о встречах Гиммлера с графом Бернадотом. Это, конечно, могло быть и правдой, ибо контакты Гиммлера были не большей тайной, чем контакты Кальтенбруннера или Риббентропа. Независимо от того, что знал или в чем признался Фегеляйн, он едва ли мог признаться (как потом воображали себе многие горячие головы) в заговоре Гиммлера с целью убийства Гитлера, ибо такого заговора не существовало в природе. Несмотря на то что многие высшие чины СС обдумывали возможность такого заговора[204], Гиммлер никогда эту идею не поддерживал. Такое мог вообразить себе только Шелленберг, который вообще любил выдавать желаемое за действительное. Несмотря на то что Штайнер был сторонником переговоров с Западом, неудача его наступления не нуждается в политических объяснениях, и уж совершенно точно, причиной не был приказ Гиммлера, который сам считал такое наступление необходимым[205]. Но Гитлер жаждал не правосудия, а мести. Отступничество Гиммлера, заявил он[206], было самым худшим предательством из всех. Попытка Фегеляйна к бегству сама по себе уже была преступлением, подлежащим наказанию, а Гитлер жаждал крови. Доктору Брандту удалось бежать из объятий Гитлера, а Фегеляйну – нет. После недолгих формальностей эсэсовцы охраны вывели Фегеляйна в сад имперской канцелярии и расстреляли[207].

Удовлетворившись этим кровопусканием, Гитлер снова обратился к военным делам – к анализу положения. Русские танки не были пока замечены на Потсдамерплац, и Грейму было приказано, чтобы все самолеты были брошены на борьбу с ними. Грейм по телефону передал этот приказ генералу Кристиану. Но вскоре Грейму представилась возможность осуществлять руководство действиями авиации лично. 28 апреля в Берлин наконец прорвался самолет, готовый доставить нового командующего люфтваффе в его штаб. Это был тренировочный самолет «Арадо-96». Пилот летел из Рехлина на высоте около 4 тысяч метров и, резко снизившись, посадил самолет на Восточно-западной оси.