И она никого не разочаровала: за два с половиной месяца «она отдалась бессчетное число раз и составила счастье почти всех заключенных»…

Однако среди бывших аристократов, обезумевших |от близости гильотины, было несколько сентиментальных созданий, не довольствовавшихся физической любовью. Они вздыхали, писали стихи, «возвышая объятия», как пишет очевидец событий…

Для таких была только одна надежда — умереть одновременно. Если их приговаривали вместе, радость была безграничной. Последние минуты их жизни были отданы ласкам. Беньо рассказывает одну забавную историю:

«Одна сорокалетняя женщина, свежая, с приятным лицом и великолепной фигурой была приговорена к смерти в первой декаде фримера одновременно со своим любовником, офицером Северной армии, в котором счастливо соединились ум и красота. Они вышли из трибунала часов в шесть вечера, и их разлучили на ночь.

Женщина пустила в ход все свои чары, и стража отвела ее к любовнику. Всю эту последнюю ночь они предавались любви, опустошив в последний раз чашу сладострастия, и разомкнули объятия, только когда садились в тележку…»[90]

Увы! Такой шанс выпадал немногим. Тот (или та) кто переживал любимого человека, имел, правда, очень простой способ последовать за ним. Достаточно было громко крикнуть: «Да здравствует король!» «Безумца» тут же отправляли в тележке на эшафот…

Подобные отчаянные свидетельства любви немедленно смывали весь позор недавних оргий…

От любви к ней он терял голову…

Пьер РАФФЕ

Для несчастных жертв Фукье-Тенвиля любовь была последним и единственным утешением, для госпожи Ролан она стала источником многих несчастий.

В конце 1792 года Марат и Эбер обвинили ее в заговоре с целью реставрации монархии. По настоянию мужа она явилась на суд Конвента, чтобы оправдаться и объясниться. Ее уверенность в себе и обаяние растопили сердца самых непримиримых депутатов, и ее проводили аплодисментами…

Но это был ее последний триумф.

Уже на следующий день в газете под названием «Папаша Дюшен» появилась ядовитая статья: «Мы разрушили монархию и вот теперь спокойно наблюдаем, как на ее месте возникает другая, еще более отвратительная тирания. Нежная „половина“ славного гражданина Ролана водит сегодня Францию на помочах… Бриссо — Равный оруженосец этой новой королевы, Лувер — Камергер, а Бюзо — великий канцлер… Берньо играет роль церемониймейстера. Церемония эта происходит каждый вечер, в час летучей мыши, там же, где Антуанетта замышляла новую Варфоломеевскую ночь… Как и бывшая королева, мадам Коко[91]рассуждает, растянувшись на софе, о войне и политике… Именно в этом притоне вынашиваются все гнусные лозунги…»

После этой публикации Эбер, решивший добить своего врага любыми средствами, разоблачил роман Манон и Бюзо в письме, адресованном депутату де Леру. «Став депутатом Конвента, ты влился в ряды обожать лей достойной супруги достойного Ролана. Как, наверное, приятно произносить у ее ног ту речь, которую ты наутро собираешься говорить в Конвенте, видеть, как,. эта женщина аплодирует тебе, когда ты произносишь изящные тирады против Робеспьера, как замирает она в твоих объятиях, когда ты сумел добиться от депутатов принятия какого-нибудь славного декрета, например, против тех, кто делал революцию, или разжигающего гражданскую войну между Парижем и департаментами…»

Это письмо было опубликовано, и потрясенный Ролан, «совершенно не собиравшийся выносить свои домашние беды на суд широкой публики»[92], вынужден был уйти в отставку.

Вернув портфель министра, он решил поговорить с Манон.

— А теперь скажи мне правду. Эбер солгал, написав, что Бюзо твой любовник?

Бледная, потрясенная Манон тут же призналась мужу во всем, и Ролан повел себя как благородный человек.

— Если хочешь, я верну тебе свободу. Тогда ты сможешь выйти замуж за человека, которого любишь. Госпожа Ролан гордо выпрямилась.

— Нет, я действительно люблю его, но я твоя жена!

Разъединенные супруги немедленно покинули роскошную министерскую квартиру и вернулись в свое скромное жилище на улице де ла Арп.

Эта благородная отставка привела Бюзо в неистовство. Теперь он каждый день яростно атаковал с трибуны Гору. Продолжая дело госпожи Ролан, он бичевал Марата, Эбера и Дантона и требовал прекращения бойни. Его красноречие имело весьма печальные последствия: 30 мая 1793 года Робеспьер приказал арестовать двадцать одного депутата-жирондиста…

На следующий день сумевший уйти от ареста Бюзо до совету Манон покинул Париж, а господин Ролан укрылся в Руане у девиц Малорите. « Оставшаяся в столице одна, госпожа Ролан спокойно ждала исполнения своей судьбы…

Через два дня ее арестовали…

В камере аббатства она наконец вздохнула с облегчением. Все политические волнения были позади, и она могла всецело отдаться любви. Забыв о республике Плутарха, не терзая себя больше мыслями высокой интеллектуалки, Манон жила теперь как во сне. Тело и душу ее терзала страсть, она часами неподвижно лежала на постели, стеная и рыдая, произнося как в бреду имя любимого человека…

Однажды какая-то женщина сумела передать госпоже Ролан два письма от Бюзо, скрывавшегося в Нормандии. Манон прочла их, обливаясь слезами, и села писать ответ возлюбленному.

22 июня 1793 года

«О, сколько раз я перечитывала твои письма… Я прижимаю их к сердцу, покрываю поцелуями, ведь я не надеялась получить от тебя известий… Я пришла сюда гордая и спокойная… Узнав о декрете, предписывавшем арестовать наших депутатов, я воскликнула: „Моя страна погибла“.

Только узнав о твоем бегстве, я смогла успокоиться, но все мои страхи вернулись, как только мне стало известно об ордере на твой арест — они не могут простить твоего мужества. Но ты в Кальвадосе, хвала Господу!

Продолжай, друг мой, твои благородные усилия, вспомни, что Брут слишком рано смирился с потерей Рима. Надеюсь, ты всегда найдешь убежище на Юге…

Что до меня, то я продолжаю наслаждаться свободой мысли, несмотря на решетки и замки. Я не сержусь на этих людей за арест, ведь ты понимаешь, что теперь я живу наедине с тобой. Благодаря моим палачам я смогла примирить долг и любовь. Прощай, мой любимый, прощай».

Через какое-то время Манон отпустили, а потом снова арестовали и препроводили в Сен-Пелажи, где она «по-прежнему жила только мыслями о своем драгоценном Бюзо.

6 июля она написала ему:

«Я попросила принести мне в тюрьму эту драгоценную картину, которую, по какому-то непонятному цен' самой суеверию, не хотела вначале брать с собой, но зачем мне теперь отказываться от единственного решения, ведь тебя нет рядом? Я держу ее у сердца, скрывая от враждебных глаз, достаю при каждом удобном случае и поливаю слезами…»