Переправившись на другой берег Луары, он повернул направо и шагал все вперед и вперед по проселочной дороге и на четвертый день пути увидел вдали на фоне белесого неба силуэт колокольни буржского собора. Лента дороги вилась среди полей, зеленеющих молодыми всходами, лугов, изрезанных оросительными канавками, живых изгородей, зарослей кустарника, нырнула в лощину, потом поднялась по склону холма и уткнулась в городские ворота между толстенными башнями. В Бурже Франсуа провел пять дней, деньгами не сорил, тратил их с оглядкой и с легким сердцем снова пустился в путь. Приход лета застал его в Невере; там он продавал девицам лубки и гравюры, шелка и прочие ткани, правда, на сей раз требуя плату, а также торговал и собственными стихотворениями. Он переписывал их по два су за каждое, помогал покупателям заучивать их. Прожив в городе несколько дней, он опять отправился в путь, а поскольку определенного маршрута у него не было, шел он, куда глаза глядят. Подобно большинству бродячих торговцев, он таскал на спине короб; на постоялых дворах и в харчевнях раскладывал свой товар и, ежели за ним не приглядывали, пользовался этим, чтобы прихватить то, что плохо лежит.

А когда лето кончилось и начался сбор винограда, Франсуа прошел по берегам Соны до Лиона, затем вниз по течению Роны до Вьена, а оттуда, вполне довольный тем, как идет торговля, отправился в обратный путь; однако, идя по тамошней холмистой местности, залевил, заблудился и после долгих скитаний наконец вышел к верхнему течению Луары около Сюлли. Места здешние ему понравились. Он переходил с ярмарки на ярмарку вместе с разными подозрительными лжеторговцами, жонглерами, мошенниками, зубодерами и прочим сомнительным, но весьма живописным народом, стараясь не отбиться от них, и с большим удовольствием слушал их песни. Всю зиму он бродил по дорогам, иногда в унынии, ежели бывал голоден, но иногда, когда хорошенько выпивал, в радужном и веселом настроении. Теперь в коробе у него были не ткани, кружева и картинки, а куры да утки со свернутыми головами, которых он крал по ночам, окорока, а бывало, и кроличьи шкурки. Да, прелюбопытный торговец был этот Франсуа Вийон; очень он не любил, когда люди, намереваясь что-нибудь купить, просили его показать свой товар. В таких случаях он отвечал, что все подчистую уже продано одному богатому сеньору, либо разражался смехом, но если какой-нибудь покупатель отводил его в сторонку и любопытствовал, почем его куры или утки, Франсуа шепотом предлагал ему встретиться в конюшне, где и совершался торг.

И все-таки подобная жизнь стала несносной для него, и он с презрением смотрел на бродяг, которые поначалу так привлекали его, а теперь стали совершенно не интересны. Неужели ему предстоит из года в год шататься с ними с ярмарки на ярмарку, делить их развлечения, срамиться? Нет, это было бы чудовищно. Он бежал из Парижа, боясь оказаться в Шатле, но здесь его подкарауливают опасности куда страшней. Может, он и впрямь сошел с ума? Достаточно любой малости — какого-нибудь неосмотрительного, оплошного поступка, неосторожного слова — и все, считай, он в тюрьме. Господи помилуй! Франсуа Вийон трепетал от страха. В здешних местах он не знал никого, к кому мог бы обратиться за помощью, и уже предчувствовал, как его выдают палачу и босого, с веревкой на шее волокут на виселицу. Просыпался он в холодном поту. Он бросил своих сомнительных спутников, постарался забыть их развлечения и нравы, старательно избегал постоялых дворов, скитался по дорогам провинции Бурбонне — бессмысленно, без всякого плана и направления; единственное, что было у него, это рекомендательное письмо Карла Орлеанского монсеньору герцогу Иоанну Бурбонскому[44], и, решив, что пора, наконец, воспользоваться им, Франсуа, чувствовавший себя, как загнанный зверь, в конце 1459 г. пришел в город Мулен[45].

— Уф-ф! — вздохнул он. — Тут я чувствую себя гораздо лучше.

Франсуа явился в герцогский замок и сообщил принявшему его придворному, что прибыл из Блуа и был бы не прочь посмотреть столь приятный и очаровательный город, у которого такие высокие крепостные стены с бойницами, мощные, окованные железными полосами ворота, надежный подъемный мост и такие красивые каменные дома, увенчанные флюгерами с коваными гербами владельцев. Все тут ему нравилось, все внушало доверие, вплоть до девиза герцога — «Надежда», все полнило радостью. И он совсем возликовал, когда Иоанн Бурбонский принял его и подарил кошелек, в котором лежали шесть экю. Франсуа был на верху блаженства; он объявил, что желает быть подданным столь благородного и щедрого сеньора, вспомнил, что происходит по отцу из Бурбонне, и, почти убедив себя, что лучшего места для жизни ему не найти, не упустил ничего, чтобы рассеять это убеждение.

К сожалению, жизнь при дворе магната, будь то в Блуа или Мулене, налагает определенные обязанности, с чем Вийон никогда не мог смириться; очень скоро он узнал, что хоть тут нет никаких Фреде, придется терпеть секретаря герцога Жана Роберте, его бальи[46] д’Юссона, Гийома Кадье, клирика, занимавшегося герцогскими счетами и финансами, а также множество прочих умников, которые смотрели на него свысока.

— Это не вы ли автор некой баллады, которую его высочество получил от монсеньора Карла Орлеанского? — пренебрежительно интересовались у Франсуа.

— Да, я, — отвечал он.

Иоанн Бурбонский поначалу всячески хвалил его, но Франсуа был гораздо моложе герцога, сложения тщедушного, внешность имел невзрачную, занимался только поэзией, был скрытен, держался сдержанно; все это не слишком нравилось герцогу, и он вскоре охладел к нему.

— Пора мне озаботиться своим жалованьем, — с горечью сказал себе Вийон.

Обратиться за помощью и советом было не к кому, и почти месяц мрачных раздумий ни к чему не привел. От шести экю, полученных от герцога, остались одни воспоминания. Три экю перешли к портному, сшившему Франсуа приличное платье, два других — кабатчику, а последняя монета ушла на некую особу сомнительного поведения, которой увлекся Франсуа. А что он будет делать в Мулене без денег? Бедняга поэт старался не думать об этом. Целые дни он проводил у себя в комнате, вышагивая из угла в угол и грезя, но мысли о деньгах все равно не отпускали, и чтобы чем-то занять себя, он сочинял стихотворение.

Развлечения здесь, по мнению Франсуа, были довольно жалкими, и по вечерам он томился от скуки, поджидая минуты, когда можно будет напиться, как в Блуа, и пытаясь привлечь к себе внимание герцога. В кармане у него лежало прошение, написанное в стихах, и он лишь выжидал благоприятного момента, чтобы прочесть его.

начал он вполголоса, не отрывая взгляда от Иоанна Бурбонского.