– Я мало знаю женщину, о которой вы говорите, я видел ее всего несколько раз, но она мне очень понравилась. И потом, она ничуть не менее красива, чем эта Бубнова. Неизвестно еще, какой она станет в свои сорок.

– Свете не сорок, ей сорок пять, она моложе Толи всего на три года, – поправил его Станский, и Никитин удивленно качнул головой. – Но я согласен, выглядит она потрясающе. Я думаю, Толя еще пожалеет, что променял такую роскошную женщину на эту дрянь, которая позорит его на каждом шагу. А может быть, он уже пожалел… Хотя кто знает, ночная кукушка всегда перекукует дневную. Если он женился не на личности, а на длинных ногах и красивых глазах, то ему раскаиваться особенно не в чем.

– Михаил Григорьевич, – перебил его лирическое отступление Игорь, – а с Бубновой-то чем закончилось?

На лбу Анатолия выступили крупные капли пота, в данную минуту он искренне ненавидел этого желторотика, так некстати вспомнившего о том, о чем Нестерову совсем не хотелось вспоминать.

– Чем закончилось? – скептически хмыкнул Станский. – Гадостью закончилось, вот чем. Я закрыл ее зачетку и предложил прийти еще раз, а она так тихонечко мне и говорит: «Если вы не поставите мне сию же минуту оценку, то я вынуждена буду рассказать мужу обо всем, что произошло в этой аудитории». Я, честно признаться, опешил. «И что вы собираетесь рассказать»? – спрашиваю я. Она поморгала-поморгала своими глазищами и отвечает: «Правду». Я ей: «Какую правду?» А она: «Правда бывает только одна, профессор. Если вы поступите со мной некрасиво, я вынуждена буду рассказать мужу, что за четверку в зачетке вы предложили мне встретиться с вами в неформальной обстановке, чтобы обсудить данную проблему подробнее. Не думаю, говорит, что мужу придется по вкусу эта история». Вот тут я и сел на одно место.

– Ничего себе! – присвистнул Игорь. – А девочка не промах. Попался наш Анатолий! И что вы решили?

– А что я мог решить? Сначала я собрался выставить ее вон и к стороне. Поверь, с любой другой я так непременно бы и поступил, но Толя мой друг, и его мнением я крепко дорожу. Я взял у нее зачетку и выставил четверку, а потом попросил уйти как можно скорее. Знаешь, я ни за что не расскажу того, что было, Толе, незачем ему краснеть за жену. С кем бы он ни пришел: с Оксаной, Марусей или Фросей – я приму его любого, на то она и дружба, и, если он приведет свою Оксану когда-нибудь к нам на банкет, у меня хватит ума ради него самого не показывать, что между мной и этой… – он замялся, – что-то произошло. Но вот что я тебе скажу: лучше, чем Светлана, ему не найти никогда, сколько бы он ни искал, и, если бы я оказался на его месте, я бы свернул горы, чтобы ее вернуть.

В отдалении послышался звук шагов, приближающихся к библиотеке. Дверь отворилась, и в читальный зал заглянул Кленов. Увидев сидящих рядом Станского и Никитина, он заулыбался и доброжелательно произнес:

– Ну, кажись, ребятки, все. На сегодня отстрелялись. Вы Нестерова не видели? Он мне очень нужен. Говорят, он был где-то здесь.

Анатолий замер, боясь дышать.

– Нет, Леонид Николаевич, – ответил Игорь, а Станский только отрицательно покачал головой, – здесь его не было точно. Может, еще где.

– Ладно, тогда я пойду. Не забудьте, третьего у нас кафедра со всеми вытекающими. – Он хитро подмигнул. – С наступающим вас всех.

– И вас также, – ответили они.

Не успели затихнуть в отдалении шаги Кленова, как по коридору застучали тоненькие каблучки библиотекаря.

– Зиночка, мы несли вахту в ваше отсутствие, – пошутил Станский. – Разрешите доложить: все имущество в целости и сохранности. – Михаил Григорьевич выпятил грудь колесом и, словно военный на параде, приложил руку к козырьку несуществующей фуражки.

– Вольно! – дала команду Зиночка и звонко рассмеялась. – С вами не соскучишься, Михаил Григорьевич.

– Так незачем скучать, Зиночка, Новый год на носу, – радостно произнес Станский, отодвигая стул и выходя из-за стола. – Засиделись мы у вас. Спасибо, что не прогнали. С наступающим вас, здоровья, счастья.

Никитин двинулся вслед за Станским, покачивая головой и глядя во все глаза на преобразившегося в один момент коллегу. Сияющий, словно надраенный до блеска гривенник, он был похож на двадцатилетнего юнца, решившего приударить за хорошенькой библиотекаршей.

Шумно простившись, они вышли из библиотеки, а Анатолий повернулся к окну и замер. Никаких конкретных мыслей у него в голове не было, одна пустота и ощущение чего-то неуловимого, упущенного и непоправимого одновременно.

За окном продолжал идти снег, сыпля мелкими секущими горстками манки, распадавшейся в пыль и оседавшей на чуть принакрытую землю. По дороге пробегали машины, волоча за собой, словно легкий шлейф платья, длинные перекрученные веревки снежных полосок. По обочинам проезжей части возвышались грязные ледяные наросты, подтаявшие во время прошедшей оттепели и взирающие с укором на мир пустыми глазницами. Серый воздух был неподвижен и угрюм, а провалившееся бесцветное небо давило на город, грозя поглотить его своим безмолвием.

На большом старом тополе сидела ворона. Надсадно каркая, она чуть расставляла крылья и, покачиваясь со стороны на сторону, вытягивалась в струнку. Глаза вороны были похожи на две черные блестящие бусины, слепые и остекленелые, посверкивающие неживым пластмассовым блеском. Анатолий, прижавшись лбом к холодному стеклу, видел, как веселилась эта злая тварь, пританцовывая на ветке и истошно хохоча ему прямо в лицо.

Закрыв уши ладонями, он попытался не слушать этого рвущего на части смеха, но карканье отдавалось эхом в его воспаленном сознании, проникая глубоко внутрь и терзая каждую клеточку тела.

Вдруг ворона подпрыгнула на ветке и, широко раскидав в стороны драные черные крылья, рывками поднялась в воздух и скрылась из виду, но карканье не утихло. Отдаваясь частыми толчками, оно исступленно билось в грудной клетке Анатолия, сотрясая его тело с ног до головы. Ударяясь о позвоночник, оно снова попадало в голову и с ломким хрустом падало вниз, к самому полу. Звуки были непонятными, хриплыми и надломленными, казалось, доносящимися не извне, а рождавшимися внутри него. Опустив ладони, он на мгновение прислушался и, наконец, понял, что никакого карканья давно нет, а звуки, доводящие его до сумасшествия, – не что иное, как его собственный смех.

Поперек сладко зевнул и, не открывая глаз, блаженно потянулся. Сегодня было что-то радостное, что-то, чего со сна он сразу припомнить не мог, но на подсознательном уровне помнил и ждал с нетерпением и трепетом. Это «что-то» было настолько замечательным и непередаваемо волшебным, что Сергей не спешил открывать глаза, чтобы окунуться в будничную действительность проблем, а ему хотелось подольше растянуть удовольствие.

Глядя сквозь полуприкрытые ресницы на пробивающиеся через задернутые гардины слабые лучики света, Поперек жмурился и усиленно отдалял момент, когда придется совершать какие-то телодвижения – умываться, заправлять кровать и приводить себя в порядок. Ослабев каждой клеточкой тела, он напоминал большой переваренный пельмень, распухший, изнывающий под тяжестью набранной воды и выпускающий в кастрюльку мелкие круглые капельки жира. Словно приклеившись к дивану, он буквально разлагался от лени на мельчайшие составляющие, цепляясь за последние остатки сна и не желая вылезать из томительно-очаровательного состояния ничегонеделанья.