Мент отвечал:

— Тут здесь живет пожилая с внуком.

— Вот, я ее дочь, только фамилия другая. По мужу.

— Ее дочь скончалась. Это не вы.

Тут девушка решительно забрала свой паспорт.

Мент зазевался. Он вообще давно пас данную квартиру.

Ответственная квартиросъемщица, старая бабушка, по его сведениям, была алкоголичка, притом больная, то и дело скорые, а ребенок маленький.

Родственников нет.

Если бабуля того, ребенка в детдом, квартира отходит кому? Государству.

А государство — это мы. Милиция, паспортный стол, ЖЭК.

Девушка же, эта контуженная, продолжала выступать:

— Да нет, я, я это. Вот это мой паспорт. Меня три года не было, я работала за рубежом. Вернулась, на меня напали на такси грабители, весь багаж увезли, меня избили, хорошо, ребенок у меня на руках спал. Видите? (Она тронула забинтованную голову.) Приехала домой, звоню, никто не открывает. И (она буквально закричала) там, в квартире, заперт ребенок! Он плачет, стонет там, один! Какое-то несчастье произошло, вы понимаете? Он заперт один!

Мент не спеша подошел к двери соседней квартиры. Постоял.

— Это вам показалось, и все. С головкой точно у вас не в порядке, женщина. К врачу обратиться. А вскрывать квартиру надо только по решению суда. Завести дело, то-сё. Все не сразу. Мы же знаем, как и что было. Мы в курсе, — значительно произнес он.

И торжественно зашел в лифт и провалился в тартарары.

Алина снова села на ступеньку.

Сережа сказал:

— Ну я же есть хочу! Пить! Мам!

Однако что — дверь в квартиру Графа оставалась открытой.

И, как всегда, Ланочка оказалась в курсе событий, она только не показывалась наружу, чтобы мент не раздражался лишний раз.

— Что, мой маленький, — заговорила она, подходя к лестнице. — Иди к нам, идите к нам, девочка. Все к нам.

Через десять минут Алина сидела на садовой скамейке в кухне, рядом с Графом.

Она с ребенком уже побывала и в зловонной уборной, и они умылись с ребенком в черной ванной.

И теперь, с Сережей на руках, пила горячую воду (Ланочка помыла и обдала кипятком оставленные прежними жильцами пустые стеклянные банки.)

И они ели старую буханку хлеба, обнаруженную на полке, одну на всех.

Не просто буханку черного, а сковородку Ланочка разве не нашла в сумках? Собственную свою сковородку, подаренную Графу!

Значит, ели поджаренные на этой сковородке горячие черные сухарики (Граф размачивал в кипятке). И соль нашлась.

— Эту скамейку мне друганы принесли со сквера, на новоселье, — какой раз объяснял Граф.

— Это уж мы помним, — заметила Ланочка. — Как вас только менты не замели.

— Там, в соседней квартире, — сказала Алина, — в запертой квартире плачет ребенок.

— Идем, — сказала Ланочка. — Сережа пусть поспит тут, я ему приготовила. Моя куртка. Подушки нет, я постелила пакет.

— Ма, я с тобой, — сказал мальчик.

— Тогда идемте все.

Через пять минут они стояли и слушали у соседней двери, но ни звука оттуда не доносилось.

— Я помню, когда въехал, мне дали эту квартиру, я видел бабушку с внуком у лифта. Поздоровался. Она не ответила, мальчик ответил. Гордая такая.

Вдруг Алина заплакала.

Больше она не отходила от двери.

Все слушала, прислонившись боком к щели.

Сережа заснул у нее на руках.

Ланочка сказала:

— Граф. Ну я же помню, как ты кабинет Боярского вскрывал. Когда он ключи спьяну потерял. Вы ездили к тебе домой на такси, ты привез кучу железок. Все сказали, ну Граф, ты домушник. Как еще эти маляры не нашли твои отмычки. Это же драгоценность для грабителей.

— Надо уметь соблюдать камуфло, — отвечал озабоченный Граф.

Он постоял, послушал у двери (оттуда опять донесся какой-то писк), Алина прямо подскочила.

Граф кивнул, Лана притащила ему указанный им чемодан, а также помогла ему отпереть слегка заржавевшие замочки этого старинного фибрового сооружения.

В недрах данной сокровищницы, завернутая в газету, лежала груда ключей и каких-то крючков, все на железном кольце.

Ланочка вынесла Графу стул, но разве профессиональный домушник сядет!

Он начал свое дело бодро, опираясь на костыль, стал пробовать разные железки, но дверь не поддавалась.

Полчаса возни с замком ничего не дали.

Как вдруг с той стороны послышались тяжелые, неравномерные шаги.

Граф на всякий случай отошел, Ланочка отодвинула подальше стул.

За дверью завозились, там раздался скрежет, потом брякнуло (похоже, у хозяйки тоже имелся засов), в замке щелкнуло раз, другой, и дверь приоткрылась — на цепочку.

Из щели раздался женский голос:

— Вы что тут делаете? Вскрываете мою дверь? Звоню в милицию. Бандиты! Я отдыхала, вы меня зачем подняли?

Женщина явно находилась в нетрезвом состоянии.

— Простите, извините, — вскрикнула Алина, — у вас ребенок уже давно плачет. Мы подумали, он остался один.

— А ты кто? По какому праву? Ребенок да, плачет, он капризничает. Не хочет есть.

На руках у Алины от этого вопля проснулся Сережа.

Уставился своими огромными глазами на кричащую в щели бабушку.

И сам заплакал.

Вдруг цепочку сняли, и дверь открылась.

Старушка шагнула вперед и сказала, показывая на Сережу:

— Это кто? Как зовут?

Алина ответила:

— Сережа Серцов.

— Ему сколько лет?

— Три годика.

— Когда родился?

— Восемнадцатого марта.

— Ты, что ли, была в роддоме с моей Машенькой?

Алина, растерявшись, ответила, отступая:

— А что такое?

— Это у тебя мой! Какое-то, я не знаю, чудо! Это сын Машеньки, я узнаю его! Он явился! Отдавай, стерва! Это моя Маша, это она маленькая! Вылитая она! Меня сбили с толку, обманули, выдали одно за другое тогда! Сейчас же отдавай!

Женщина дрожащей рукой схватила Сережу, а он вцепился в Алину и спрятал лицо в ее майке.

Ланочка немедленно встала перед старушкой, загораживая своих.

Но старушка все продолжала тянуть за рубашку Сережи. Она, плача, повторяла:

— Это Машенька живая! У меня одна рука не работает, пощадите меня! Это мой ребенок! Это ошибка, произошла страшная ошибка! Моя ошибка, я признаюсь сейчас! Машенька, иди ко мне! Из-за меня погиб человек, я виновата, но только сейчас я увидела настоящую, живую свою Машеньку!