Потом новый Сережа как-то сам собой стал Ося.

Алина по возвращении обнаружила по соседству детсадик и пошла туда нянечкой, туда же пристроила обоих Сереж, такое было у нее условие, а почему она могла предъявлять условия — вскоре она начала преподавать английский язык.

Она оказалась полезной, нянечка с двумя языками.

Мальчики оба ее называли мамой, оба Сережи Серцовы, и в их метриках, в обеих, мама была Мария, а папа Сергей.

Да неважно, директорше нужны были деньги и нянечка, а при такой техничке (в ее устах название должности Алины) садик осаждали родители, дети читали английские стихи (по пятницам пели французские песенки).

Детсад стал платный. А потом и недешевый.

А потом его приватизировали и сдали под стоматологическую клинику.

Тогда многие детские сады закрывались, деторождение в стране резко снизилось, матерям выдавали раз в месяц сумму, достаточную для одного похода в продмаг (много времени спустя наши власти, когда ситуация стала страшной — страна теряла в год несколько миллионов человек, и это в мирное время, — власти опомнились и ввели материнский капитал, чтобы спасти положение).

Алина долго не могла найти работу.

Поиски денег в чужой квартире ни к чему не привели, и, чтобы как-то всем прокормиться, пришлось начать продавать собрания сочинений.

Все это были популярные авторы, хороший набор, не Пушкин с Толстым и Достоевским, которых несли на продажу все, а Сетон-Томпсон, Джек Лондон, Конан Дойл, а также Дюма и Моэм, что на ура принималось товароведами в букинистических.

Данные собрания сочинений в советское время, кстати, нельзя было купить в свободной продаже, их заказывали по спискам секретари райкомов и обкомов партии, дипломаты, директора предприятий и фирменных магазинов. Ну и спекулянты имели связи на книжных складах. Тиражи дефицитных книг всегда завышались. Иначе какой навар?

Книги были нужны народу в те времена.

Сборник стихов Высоцкого «Нерв», целый вагон оказался за ночь украден. Стоял на путях.

Простые же люди сдавали макулатуру, килограммы старых журналов, учебников и просто ненужных книжек, чтобы купить произведения самого любимого советского писателя, Пикуля. А в книжных магазинах стояли произведения членов Союза писателей, которых только по Москве насчитывались тысячи. Эти книжки, когда проходили сроки, списывали и отвозили на переработку.

Но это так, к слову.

Потом у Алины пришел черед нести в антикварные магазины серебряные браслеты и, наконец, массивный кубок, все это было вынуто из-под стекла в лакированной мебельной стенке, из семейной сокровищницы.

Про кубок товаровед в комиссионке уважительно сказал: «Это настоящий кубачи».

Алина не знала, что такое «кубачи», и не спорила, когда он ей выписал небольшую сумму.

Евграф потом объяснил, что Кубачи — это село в Дагестане, славящееся массивными серебряными изделиями высокого качества.

— И очень дорогими, — печально добавила Ланочка.

Однажды Алина дождливым вечером приползла домой с очередного урока у дочери богатого телеведущего и графомана (известного тем, что он отнял эту дочь у ее матери — чтобы не платить алиментов). Акт, принятый на вооружение многими богатыми папашами.

Данный папик приступил со своим монументальным животом к Алине с предложением брать за дочкины уроки вдвое меньше.

И столько же денег и дал.

Пожав плечами, Алина приняла половинный гонорар и сказала, чтобы искали другого педагога.

И ушла под дождь ждать автобус.

Который пришел через полчаса, забитый людьми, на переполненную остановку.

В доме была тишина.

От порога было понятно, что Ланочка уже ушла.

С нехорошим предчувствием Алина вступила в квартиру и тут же расслышала приглушенный смех малышей и какой-то бряк-стук.

Войдя в свою спальню, она обнаружила мальчиков сидящими на полу. Один орудовал ножницами, другой рядом тоже высовывал язык, мысленно помогая, в ожидании своей очереди.

Вокруг ребят валялись цветные бумажки.

Это были предыдущие деньги!

Вырезанные из них портреты и виды Кремля лежали на отдельном куске картона вместе с тюбиком клея.

— Ма, мы делаем коллаж! — завопил старый Сережа, пользуясь термином Графа.

Тот любую детскую картинку, принесенную ему за похвалой, обзывал коллажем.

Новый Сережа, по кличке Ося, бросив взгляд на мать, поспешил с вырезанием, он понимал, что совершает какой-то нехороший поступок, и решил довести дело до конца.

— Вы че, люди, творите?

— Мы нашли за шкафом такую папку! — закричал старый Сережа. — Там были картинки!

— Деньги, балда, — поправил его новый Сережа, по кличке Ося. — Это будет очень дорогой коллаж! Мы его продадим!

— Так. Все прекратили, — сказала мать.

— Ма, там еще мы из зеленых картинок можно вырежем портреты?

— Каких… Зеленых? — поперхнулась Алина.

— Там в папке еще мы нашли. Покажи, Серый.

И старый Сережа указал матери на пачку долларов, мирно лежащих в отделении распахнутой черной папки.

— У меня мячик закатился под твой шкаф, и я увидел какую-то там штуку, она стояла у стены задвинутая, но видно было. Мы взяли щетку и палкой вытолкнули ее наружу. В ней были эти бумажки красивые. И те зеленые.

Алина ушла с папкой в спальню.

Там было пять тысяч долларов. Пятьдесят бумажек.

Понятно.

Чтобы дипломаты да не скопили за всю жизнь валюту?

Другое дело, что советские люди не имели на это права.

За валюту сажали и расстреливали.

Алина теперь стала бояться всего, к телефону не подходила (кто бы в мире знал этот ее телефон?), на вечерние звонки в дверь не реагировала и детей приучила туда не подбегать и не спрашивать «кто там?».

Первые сто долларов взялась разменять Ланочка, Лана.

Во-первых, все в комбинате ее знали и любили как участницу капустников.

А в комбинате у них работали и очень обеспеченные люди, мозаичники, оформлявшие здания ГЭС, станции метро, шикарные бани и частные бассейны.

Уж у них-то, которые ездили по всему миру, были и деньги, и нужда в валюте.

А старушку Ланочку кто мог заподозрить в спекуляции — нашла деньги в телефоне-автомате, и все.

Кто-то повесил сумку на крючок, а там были только доллары, никаких документов.

По идее, такого растеряху вполне могли закатать в бетон за эти утраченные доллары (бочка с жидким бетоном была самой популярной казнью в те времена).