– Папа, где колье? Оно до сих пор у тебя? Скажи…

– Нет, – сказал Казимир Лаврентьевич. – Верочка забрала его.

– Ну и хорошо, – вздохнул сын, потупившись. – Я искренне рад…

– Постой. – Свой хриплый голос Казимир Лаврентьевич не узнал. Ему вдруг стало страшно… снова страшно оттого, что даже сын читает его мысли. – Ты считаешь, я способен… да?

– О чем ты? – не понял сын. Или притворился, что не понял.

– Ты думал, я не случайно очутился с Верочкой… думал, что Верочку я убил? Ты так подумал? Почему?

– Я разве так сказал?

– Но ты так подумал! Я вижу, что ты так подумал. Почему?

– Папа, я не знаю, что тебе показалось, но я так плохо о родном отце не мог подумать. Просто мне кажется, что ее убили из-за колье. Черт возьми, откуда взялась эта старуха со своими бриллиантами?! Если колье сейчас у тебя…

– У меня его нет! – спешно бросил Казимир Лаврентьевич.

– Я очень рад, – сказал сын, но притом выражение его лица ясно говорило: не верю.

Казимир Лаврентьевич не стал придираться к мимике сына, нарочито погрузился в изучение бумаг, а Генрих выжидающе смотрел на него.

Генрих высказал то, что мучило Казимира Лаврентьевича глубоко внутри, но он сознательно отгонял тяжкие думы. Почему? Потому что ему было страшно. Ева отдала колье Верочке, Верочка принесла ему. Теперь обе убиты, и напрашивается вопрос, нет, рождалась уверенность: обеих убили из-за бриллиантов. И второе пришло старому ювелиру в голову: не станет ли следующим убитым он? Да, колье сейчас у него, это не меняет дела, а усугубляет. Безусловно, есть нечто невидимое, нематериальное, но способное вытащить из человека низменные инстинкты, один из которых – желание отнять. А чтобы отнять, надо убить, потому что никто не отдаст сокровище по доброй воле. Есть ли бог на свете, Казимир Лаврентьевич не сказал бы и сейчас, но Алголь существует. Это он убивает. Когда Верочка принесла колье, старый ювелир думал, что успешно победил Алголя… Смешно теперь! Нет, борьба продолжается, но на данный момент Казимир Лаврентьевич собрался уложить всех – ангелов и бесов, потому что его жестоко обманывали они же. И если уж суждено ему встретиться с Алголем, то он встретит его один и обманет…

– Может быть, – проговорил тихо Казимир Лаврентьевич, продолжая разговор с самим собой.

– Все же ты что-то скрываешь, – упрекнул его сын.

– Мне скрывать нечего. Просто не могу отойти от смерти Верочки… Я хотел бы не думать о ней, но она так и стоит перед глазами. Генрих, я не знаю, за что ее убили… возможно, причина в колье… Да из-за чего бы ни убили, это страшно и жестоко!

– А ты спросил, где взяла она колье? Ты должен был спросить ее.

– Конечно, спросил. Не ответила. Знаешь, это не мое дело – где она взяла колье.

– И так говоришь ты? Прости, но я не верю тебе, – вырвалось наконец у Генриха.

– Придется поверить, – строго сказал Казимир Лаврентьевич, давая понять сыну, что другого ответа он не услышит. – Иди в салон, мне надо поработать.

Генрих ушел, обидевшись. А Казимиру Лаврентьевичу необходимо было время.

* * *

От голода у Батона скручивались кишки и голова звенела, будто внутри миллион колоколов. Но голод – куда ни шло, а вот без алкоголя и сигарет вообще невозможно. Кожа Батона покрывалась липким потом, который, когда остывал, морозил до костей, а стоило зайти в помещение, как снова пот становился липким. Батона мучила жажда. А заходил он исключительно в здания вокзалов. То на пригородный двинет, то главный обойдет, то на автовокзал заглянет – все три недалеко друг от друга. И везде, как назло, витают запахи жратвы. Тут мясо жарят, там сосиски дымятся, в другом углу пирожки продают… Буквально на каждом шагу еда, еда, еда… недоступная и необходимая.

Батон предлагал часы чуть ли не бездомным шавкам! Снизил цену до двухсот, а потом и до ста рублей. Не берут! Какого рожна им всем надо? Классные импортные часы не покупали даже за сто рублей! Им что – даром отдать? А не облезут?! Батон решил ехать к тетке зайцем, а потом до деревни пешком добираться, да только на пустой желудок дороги не вынести. Как же добыть еду? Он настолько измучился, что уселся на корточки – ноги не держали – в людном месте и… протянул руку к прохожим. За тридцать три года Батон впервые просил милостыню. Ему не стыдно было пить сутками, дебоширить, а просить милостыню – стыдно. Но куда деться?

Он не знал, что его, помимо милиции, разыскивает тот человек, который выскочил от Грелки и едва не задавил на улице. Этот человек оказался более сообразительным, нежели милиция, потому искал Батона среди бомжей и вокзальных оборванцев. И нашел. Остановился вдалеке от Батона, опасаясь, что тот узнает его…

Стемнело рано, ветер пригнал черные тучи, уплотнился воздух, должен был вот-вот пойти дождь. Батон насобирал три рубля сорок копеек, как вдруг к нему подкатили два чмошника: один с поцарапанной харей, в заношенной одежде, грязный, а второй выглядел приличней. Только одного их вида достаточно, чтоб сделать вывод: бичи. Или косят под бичей и таким образом зарабатывают на хлеб и водку.

– Дави винта! – прохрипел поцарапанный, что означало «уходи отсюда».

– Не, че басишь? – опасливо промямлил Батон, поднимаясь на ноги, которые страшно затекли.

– Плевальник закрой! – сказал второй. – На сидельниках наши бомбисты хрякают, – то есть «на вокзалах наши попрошайки работают». – Настучим вертухаям, те закоптят тебя в обезьянник.

Батон понял угрозу сдать его милиции. Он не стал лезть в бутылку – все же их двое, а он к тому же от голодухи обессилел. Пересчитав мелочь, тяжко вздохнул: даже в сортир не войти, чтоб водички попить из-под крана, туда за бабки пускают, а их не хватает. Батон пошел в здание автовокзала, долго приценивался в кафетерии к продуктам, обливаясь слюной, затем положил монеты на тарелку и сказал:

– Два куска хлеба. И воды. Простой. Из крана. – Буфетчица положила на салфетку хлеб и два куска заветренной вареной колбасы. Батон запротестовал: – Не, я только хлеб…

– Бери уж, – махнула рукой буфетчица. – Все равно выбрасывать.

Он взял колбасу и хлеб, отошел всего на пару шагов и с жадностью проглотил еду, даже не заметив, как она провалилась в желудок. На столиках стояли пластиковые стаканы с остатками кофе, Батон допил, после чего вышел на улицу. Накрапывал дождик, и окончательно стемнело. Он постоял, раздумывая, куда же деться. В зал ожидания пойти? Нельзя. Там фараоны террористов вылавливают, обязательно и к нему прицепятся, а как паспорт покажет, так и амба, его ж наверняка ищут.

Все же он двинул к железнодорожному вокзалу, застегнув куртку до подбородка и натянув кепку. Пакет с вещами нес в левой руке, заодно изучал асфальт на предмет окурков. Поднял штуки три на пару затяжек, повеселел. И шел-шел… прошел железнодорожный вокзал, пригородный… Дошел до запущенных зданий непонятного назначения с пустыми проемами окон.