Чтобы предмет был ясно виден, необходимо направить на него оба глаза. «Предметы, видимые одним глазом, кажутся иногда больше, иногда меньше». Леонардо до изобретения стереоскопа знал, что зрение обоими глазами является условием впечатления рельефности. Мы видим только одно изображение, хотя в действительности оно состоит из двух образов, из которых каждый воспринимается несколько в ином виде. «Почему картина, видимая обоими глазами, не производит такого впечатления рельефности, как действительно рельефный предмет, видимый обоими глазами?» Потому что картина никогда не может заключать в себе двух изображений предмета, которые сливались бы в зрение.

Падение света на лицо, 1488 г.

Несомненно, что явление суживания и расширения зрачка заставило Леонардо исправить свою теорию распространения света и отказаться от зрительных пирамид. «Зрачок глаза уменьшается в размере, когда усиливается свет, который сообщается ему: наоборот, зрачок настолько расширяется, насколько уменьшается солнечный или всякий другой свет, передающийся ему… Природа поступает в этом случае так же, как человек, который закрывает наполовину окно, если свет в комнате слишком ярок». Этот опыт легко сделать над человеком, переходящим из темноты к свету; он подтверждается также зрачками ночных животных, кошек, филинов, сов, которые сильно суживаются при дневном свете и очень расширяются ночью. Леонардо придает важное значение этому факту. По его мнению, сила зрения видоизменяется сообразно с расширением зрачка. «На открытом воздухе зрачок глаза изменяется в размере со всяким изменением солнечного движения; а в той же мере, как изменяется зрачок, видоизменяется зрительное восприятие одного и того же предмета, хотя часто мы не имеем возможности путем сравнения с окружающими предметами открыть это изменение одного и того же предмета, который мы рассматриваем». Заметьте столь плодотворную у некоторых современных физиологов мысль о бессознательных суждениях, примешивающихся к зрительному восприятию. Изменение зрачка сообразно интенсивности предмета объясняет, почему предметы кажутся ночью больше, чем днем (расширение зрачка); почему глаз при переходе из темноты видит сначала предметы в более увеличенном виде (зрачок расширен), чем после того, когда он некоторое время уже рассматривал их (зрачок сужен); почему, привыкнув к темноте (расширение зрачка), он начинает различать то, чего раньше не замечал; почему при выходе из освещенного места (зрачок маленький) слабый свет кажется потемками, и обратно. Однако Леонардо дает последнему явлению другое объяснение, которое основано на другом, хорошо замеченном факте: на длительности зрительного впечатления. «Всякое быстро двигающееся тело производит впечатление, как будто оно окрашивает свой путь своим цветом. Это положение подтверждается опытом. В самом деле, когда молния проходит среди темных туч, то быстрота ее извилистого движения заставляет весь ее путь походить на светящуюся змею. Таким же образом, если придать горящей головешке круговое движение, все пройденное ею пространство будет тебе казаться огненным кругом. Это зависит от того, что ощущение скорее, чем суждение». Когда глаз переходит от более сильного света к менее сильному, то он сохраняет впечатление первого, «а это заставляет казаться темным менее освещенное место, пока совсем не исчезнет всякий след от более сильного света».

I. Отрицание сверхъестественного. – Леонардо и христианство.

II. Научный детерминизм. – Механическое мировоззрение и динамическое.

III. Закон конечных причин. – Механическая необходимость, приведенная к нравственной необходимости. – Человеческая жизнь дает возможность понимать мировую жизнь. – Наше тело создано нашей душой. – В мире, как и в человеке, дух двигает и организует. – Характер философии Винчи.

IV. Его мораль. – Нападки на наслаждения. – Истинная цель человека – мысль. – Знание приносит покорность Провидению и силу. – Понимание как основа симпатии. – Басни Леонардо. – Мысль – для действия, действие – для идеала.

Много заблуждений примешивается к истинам, открытым Леонардо. Природа выше воображения великого художника. Он расширяет мир, но не дерзает умножать мир до бесконечности. Но если его знание несовершенно, то его метод хорош. Его свободному духу противно всякого рода суеверие. Он освободился от авторитета древних. Чтобы видеть, он рассматривает; он наблюдает, делает опыты; в пестроте явлений он стремится распознать их постоянные отношения; он старается измерить эти отношения, подчинить их вычислению, чтобы таким путем прийти к полной достоверности, которая есть признак и доказательство истинного знания. Такой метод применим только в том случае, если предположить, что мир подчинен всеобщим, неизбежным законам, которые возможно выводить из явлений, потому что они связаны по этим законам.

Сверхъестественное вмешательство капризной воли произвело бы в ткани явлений внезапные перерывы. Истинное чудо есть то, что кладет основание науки, а не то, что ускользает от нее; чудо заключается не в остановке законов природы, а в их роковой необходимости. «О удивительная, о поразительная необходимость, ты своими законами принуждаешь все действия происходить по кратчайшему пути из их причин! Вот истинное чудо!» Вазари обвиняет Леонардо, что наука привела его к нечестию[78]: трудно доказать, что это обвинение ложно. В единственном месте, где он попеременно то насмехается над церковниками, то говорит серьезно о Священном Писании, он, по-видимому, принимает известное различение двух истин. «Впрочем, что касается определения души, то я предоставляю эти фантазии монахов, отцов народа, которые по вдохновению свыше знают все тайны. Я не стану касаться Священного Писания, потому что оно высшая истина (somma verta)». Следует ли много полагаться на это лютеранское различение Священного Писания от его толкователей? Я сомневаюсь в этом.

Сатирически пророчества, над которыми он потешался по обычаю своего времени, доказывают смелость его неверия. Он от всей души презирает монахов, их леность, фанатизм и жадность. «Фарисеи, я хочу сказать, святые монахи… (Tr., 68). Несметная толпа людей будет публично и без помехи продавать по очень дорогой цене вещи (индульгенции, рай и т. п.) без разрешения владельца этих вещей, хотя они никогда им не принадлежали и не находились в их власти, а людское правосудие не прекратит этого… Невидимые монеты дадут возможность тщеславиться многим людям, которые будут расплачиваться только такими…» В «Трактате о живописи» он сильно нападает на людей, которые хотят навязать живописцам воскресный отдых. «Среди глупцов существует некоторая секта людей, прозванных ханжами, которые вечно заняты тем, что обманывают себя и надувают других, но больше других, чем себя, хотя в действительности они больше обманывают себя самих, чем других. И это именно те, которые порицают живописцев за то, что они занимаются в праздничные дни… Да умолкнут эти цензоры, потому что это служит средством узнать художника, создавшего столько удивительных вещей, и, следовательно, любить этого великого изобретателя». В другом месте он рассказывает забавный анекдот. В Страстную субботу священник приходит в мастерскую живописца и кропит его картины святой водой. Живописец возмущен. «Это моя обязанность, – говорит священник, – а Бог обещал вознаградить сторицей того, кто делает добро в здешней жизни». Живописец дожидается ухода священника и, выливая ему на голову ведро воды, кричит ему: «Вот тебе сторицей!» Разве не держал при себе Лев X в качестве шута нищенствующего монаха, страшного обжору? Разве он не заставлял подбрасывать вверх и сечь другого монаха, виновного в плохой шутке?