Леонардо не был тем «ангелом школы», который желает себя прославить блеском методического изложения. У него свободный ум, наблюдательность манит его во все стороны. Немало трудных вопросов он оставляет без ответа, много задач – без решения. Нельзя говорить о его системе, можно говорить только о его философии. Он напоминает Лейбница. Та же универсальность, то же чувство единства и связи, та же гибкость ума, наблюдающего ход вещей в его беспрерывном течении. Как его натура представляла гармоническое сочетание всех способностей, которые у большинства людей столь противоположны, – так и его философия легко соглашает различные точки зрения во взглядах на Мир. Опыт не враг разума, он его пробуждает; умозрение не противополагается науке, оно ее дополняет. От фактов мы переходим к законам, от законов – к разумной необходимости. Механизм кажется нам стоящим вне нас, а он ведет нас от внешнего к внутреннему посредством своего принципа, который есть сила, свойство духовное: внешняя и физическая необходимость становится внутренней и моральной необходимостью. Тело, таящее в себе душу, обнаруживает ее нам, потому что подразумевает ее: кто говорит о материи, тот говорит о духе, потому что кто говорит о движении, говорит о стремлении. Ум приводит нас к чувству, математика – к морали, мир – к Богу, совершенство которого одно только заслуживает «разумной любви». Эта высокая мудрость, не жертвующая ничем человеческим, потому только философия Винчи, что она составляет самую сущность его гения.

Как моралист, Леонардо да Винчи таков же, как философ: его философия есть миропонимание, основанное на знании, отражающем действительность; его мораль – только идея о человеческой жизни, которая вытекает из опыта, данного самой жизнью. Он не вдается в отвлеченные рассуждения о возможных принципах. Его теория нравственности, в сущности говоря, представляет только ряд изо дня в день сделанных признаний высокого ума, который выражением своих нужд и стремлением предлагает человечеству свой собственный идеал. Единство этих разрозненных заметок заключается в последовательности мысли, никогда себе не противоречащей.

Наслаждения не могли надолго приковать его к себе. Он их испытал, не осуждает их, но он сравнил ничтожность этого ограниченного блага с богатством человеческой природы. «Кто не обуздывает своего сладострастия, тот опускается до уровня животного». Он не отделяет идеала от действительности, он находит его в ней. Своим анализом анатомия показала ему, что человеческий организм есть инструмент, который своей гармонической сложностью свидетельствует о высшем предназначении человека. «Мне кажется, что грубые люди с низменными наклонностями и жалким разумом не достойны обладать таким же прекрасным организмом со столь сложным устройством, как у глубокомысленных людей с высокими понятиями; для них достаточно мешка, куда входила бы и откуда выходила бы пища, потому что они в сущности представляют собой только пищевой проход (un transite di cibo): они, по-видимому, похожи на людей только голосом и фигурой, а во всем остальном они гораздо ниже животных». Человек, живущий только ради наслаждений, не достоин своего тела, он унижает его своей животной жизнью, делая из него ее орудие; для него достаточно мешка с двумя отверстиями[88]. Богатство обладает не большей ценностью, чем наслаждение, для которого оно служит средством, если только из жадности не становятся его рабом. Сколько забот при его приобретении, сколько огорчений и опасений при его сохранении. «То, что может исчезнуть, не есть богатство; добродетель – наше истинное богатство и истинная награда того, кто обладает ею; она не может погибнуть и покидает нас только с жизнью».

Но сама добродетель – дочь истины. Заблуждение порождает ложную любовь, извращенные желания; оно вызывает страдания и сожаления. Летунья-бабочка, не довольствуясь летанием в воздухе, увлекается пламенем свечки; она летает вокруг него, но ее радостное увлечение прерывается внезапной печалью, ее нежные крылышки сгорают, она падает и после многих стонов, подняв глаза, восклицает: «О, вероломный свет, сколько до меня ты подло обманул других! Если я хотела видеть свет, то не должна ли была сначала научиться различать солнечный свет от ложного блеска дымного сала?» Никогда нельзя безнаказанно делать ошибки. «Приобретение какого бы то ни было знания всегда полезно», оно избавляет нас от тщетных желаний, оно научает нас тому, что действительно стоит любить.

Бюст ребенка в профиль, 1495–1500 гг.

Истинная цель человека – мысль. Она избавляет от иллюзии наслаждения: «Слепое невежество своими низменными радостями сбивает нас с пути (con effetto di lascivi sollazzi) и мешает узнавать истинный свет… О, несчастные смертные, откройте, глаза». Она соответствует достоинству нашей природы: «Знакомство с прошлым временем и с нашим земным жилищем украшает и питает умы людей». Года не действуют на нее: «Всеразрушающее время, заставляющее состарившуюся Елену вздыхать при виде своего изображения в зеркале», чтить мысль. «То, что приобретено в молодости, вознаграждает за ущерб, причиняемый старостью, и если ты понимаешь, что старость питается мудростью, то веди себя таким образом, чтобы в твоей старости не было недостатка в пище». Отдаваться слепому чувству – значит отдавать себя горю: «Где больше чувства, там больше муки; великий мученик». Кто внушил эту фразу, достойную Паскаля? Какой-нибудь потерявший голову любовник? Или ученик Савонаролы, неутешный в смерти своего наставника? Истинная любовь есть дочь истины. Она понимает себя согласно с собой, сама себя оправдывает. Она не уничтожает мысли, она – сама мысль, страстно увлеченная своей целью, умножающая поводы к любви вследствие понимания ее качеств. «Нельзя ничего ни любить, ни ненавидеть, если раньше не ознакомиться с этим. Любовь к чему-нибудь есть дочь познания его; любовь тем пламеннее, чем знание достовернее».

Не говоря уже о возвышенной радости, составляющей его награду, знание доставляет человеку еще, кроме того, главное условие счастья: покорность Провидению и могущество. Терпеть и действовать – в этой антитезе вмещается вся человеческая жизнь. Знание законов природы, различая необходимое, возможное и химерическое, научает нас терпению, не лишая стремления к деятельности. Сколько людей стали несчастными вследствие безумства чрезмерных желаний. Следует познать себя, а прежде всего примириться с тем, чего нельзя избегнуть. В своих баснях Леонардо преимущественно указывает на опасность бесплодных стремлений, порождаемых невежеством и тщеславием. Он выводит в них не только животных, но растения, даже вещи, камень, пламя. В них ученый удивительным образом сливается с художником. Понимание отношений, открывающее ему закон природы, дает ему возможность схватить на лету его аналогии с фактом нравственного свойства. В этом могучем уме нет ничего изолированного; все объединено и живет общей жизнью.