Как человек светский, он решился немедленно поправитьатмосферу посредством приличного, цивилизованного разговора, который сразу всёопределит и расставит по местам.

— Вам, верно, писали обо мне ваша матушка ПульхерияАлександровна или ваша сестрина Авдотья Романовна? Они уже в Петербурге, хотя яи их пока еще не видал за множеством дел, ибо прибыл несколько ранее… —начал он приятнейшим тоном, но, не получив никакого ответа, осекся и даженесколько переполошился, предположив, что вследствие какой-нибудь почтовойнеисправности письмо не дошло и именно этим объясняется дикий взгляд будущегородственника.

Попадать в нелепые, конфузливые положения Петр Петровичужасно не любил и на миг смешался. Он обвел взглядом стол в поисках конверта —и, точно, увидел там какое-то письмо (однако не то, которое давеча попалось наглаза Разумихину, а сегодняшнее, из полицейской конторы). Лужин чуть прищурилсясвоими дальнозоркими глазами, вмиг пробежал ими по строчкам и сразу же всё себеразъяснил.

— А, вы, должно быть, расстроены этой повесткою? —улыбнулся он. — Извините, случайно взор упал. Пустяки, совершенныепустяки. Господина Чебарова, подавшего на вас иск, я неплохо знаю по некоторымпрошлым своим делам. Полагаю, мы это уладим.

Восстановившись в роли благодетеля, Петр Петрович полностьюуспокоился на счет своего статуса и все усилия повернул на атмосферу.

— А вашу матушку и сестрицу я временно, пока необустрою будущее гнездо, поселил на Вознесенском, в доме Бакалеева…

— Знаю, — покривился Разумихин. — Скверностьужасная. Грязь, вонь, да и подозрительное место. Дешево, впрочем.

— Я, конечно, не мог собрать столько сведений, так каки сам человек новый, — щекотливо возразил Петр Петрович, — но,впрочем, весьма и весьма чистенькие комнатки. Я и сам покамест теснюсь внумерах, у госпожи Липпевехзель, в двух шагах отсюда, у одного моего молодогодруга Лебезятникова. Вот уж где, прошу прощения, нечистота и подозрительные соседства.Ничего не поделаешь, Петербург, современный наш Вавилон.

Тут ему, должно быть, представилось, что он это как-тожалковато, по-провинциальному выговорил, и Петр Петрович пожелал немедленнореабилитироваться, а заодно перевести беседу в более непринужденное,родственное русло.

— Я, впрочем, хоть и проживал всё в провинции, но вПетербурге человек бывалый. И по делу частенько приходилось, и, так сказать,для моциона. — Он лукаво улыбнулся. — Ваши милые родственницынесомненно вам писали, да вы и сами видите, что человек я не первой молодости,так что всякое в жизни повидал, знавал и безумства юности, однако всё это впрошлом, на сей счет можете быть совершенно покойны. Буду примернейшим изсупругов.

Поскольку Раскольников всё молчал, так что это становилосьсовсем уже неприличным, Дмитрий Прокофьевич решился вставить слово.

— Значит, пошаливали, в молодости-то? — ссерьезным видом поинтересовался он. — По части клубнички?

Лужин насмешки не заметил и даже был рад, что беседа перешлаиз монологического регистра в диалогический.

— Не так, как вы, может быть, подумали, —снисходительно улыбнулся он, — а самым нескандальным и приватным образом,на что у приличных людей имеются свои способы. Так что с этой стороны, вотличие от многих людей моего возраста, мне опасаться совершенно нечего. Нивнебрачных детей, ни дурной болезни, ни прочих подобных неприятностей АвдотьеРомановне от меня проистечь никак не может. Говорю о таких вещах открыто, безсмущения, как человек ответственный и прямой.

Здесь Родион Романович, наконец, растворил уста.

— Пошел прочь, — тихо, но очень отчетливо произнесон.

— Простите-с? — изумился Петр Петрович.

— Вон!!! — гаркнул на него Раскольников, весьрванувшись вперед, и так яростно, что Лужин отскочил в сторону, опрокинув стул.

Разумихин кинулся вперед, и ему понадобилась вся егонедюжинная сила, чтоб удержать приятеля на кровати.

— Это припадок. Вам лучше удалиться, — сказалопешившему Лужину доктор, доставая из своей сумки бутылочку с успокоительноймикстурой.

— Да я и сам уж хотел, — с достоинством произнесПетр Петрович, которому была невыносима мысль о том, что его могутоткуда-нибудь выгнать, да еще когда он пришел с самыми великодушныминамерениями. — У меня тут неподалеку назначена встреча по одному дельцу,так мне и пора… А вы, сударь, хоть и больны, но это не извиняет. Пожалеете, иочень-с, я как человек чести обид спускать не привык, — бросил он напрощанье Раскольникову, всё бившемуся в пароксизме, и ретировался.

Унимать взъярившегося Родиона Романовича пришлось долго. Нетолько Разумихин был обруган самыми последними словами, но досталось иЗосимову, сунувшемуся со своей микстурой: от взмаха раскольниковской рукижидкость выплеснулась доктору прямо на жилет. Тут Зосимов, очень бережноотносившийся к своему платью, утратил всю флегматичность, закричал, что лечениеистерии — это не по его части и ушел вон, хлопнув дверью. Напрасно ДмитрийПрокофьевич, вышел следом на лестницу, поминал клятву Гиппократа. Зосимов невернулся.

Оставшись вдвоем, приятели долго молчали. Оба были сердиты,насуплены.

— Знаешь, брат, это уж свинство, вот что я тебескажу, — не выдержал наконец Разумихин. — Зосимова ты зря обидел. Даи женишок твоей сестрицы, хоть и не больно аппетитен, но чего уж так сразу-то«пошел вон»?

— И ты тоже пошел вон с твоими заботами! —огрызнулся Раскольников. — Кто тебя просил? Зачем ты вообще ко мнетаскаешься?

— Хотел тебя к дядьке своему троюродному сводить.Интересный экземпляр этот мой Порфирий. Мечтает с тобой познакомиться.

— Со мной? — удивился Родион Романович. — Даоткуда он про меня знает? Ты что ли наболтал?

— Представь себе, нет. Он статью твою прочитал вгазете, про необыкновенных людей. Я, кстати говоря, категорически с тобойнесогласен. Чушь ты там написал, и превредную. Порфирия твоя дикая идея, должнобыть, по профессии заинтересовала. Он всегда говорил: изучите психологиюпреступления, и преступлений не станет. Порфирий следственный пристав, у вастут теперь служит, в Казанской части…

Раскольников, как-то весь обмякший и сжавшийся после своегоприпадка, приятеля почти не слушал. Пропустил мимо ушей и про статью, и пропсихологию, однако, когда Дмитрий помянул о дядиной службе, больной вздрогнул,и лицо его озарилось воспаленной, желчной улыбкой.

— Ах, вот оно что… — то ли хохотнул, то лизакашлялся Родион Романович. — Тебя вот кто подослал. Слышал я, насчетзакладчиков-то.