— Да я и сам не знал, — шепчу в ответ и замечаю упавшую светлую ресничку в уголке ее глаза. Мы настолько близко дышим друг на друга, что я слышу стук ее сердца: учащенный и требовательный. — Для меня это такой же сюрприз, как и для тебя.

— Илья Иванович, мы так не договаривались, — шепотом рычит мелкая.

— Форс-мажор, — пожимаю плечами.

— Опять? — возмущается, косясь на старушек, поглядывающих на нас.

Бабульки расселись за столом и теперь все это действо слишком уж напоминает смотрины.

— Какая красивая пара! — спасает меня от ответа бабка в косынке.

— Ох, невеста, невеста-то хороша! — причитает другая.

Решетникова вздрагивает.

— Илья Иванович, какая невеста? — толкает меня в плечо Яна, пока женщины поочередно отвешивают нам комплименты. — Кто они? Бабушки-плакальщицы с похорон?

Подавившись воздухом, смотрю на Решетникову, у которой валит из носа пар гнева.

— А Илюшенька наш как вырос! — а это уже Агнесса Марковна хрипит. — Вот только недавно бабам под столом под юбки заглядывал, а сейчас, иш, какой жених стал!

Ах, ты старая карга.

Никогда мне она не нравилась.

Вспомнила, кляча, как я мелким, когда к ба приходили вот так же подружки и устраивали посиделки, я лазил под столом. Только я не под юбки заглядывал, как сказала эта ведьма, а мины подкладывал под ноги из пюре или пареной тыквы. Я уже тогда ее терпеть не мог, стерву блаженную.

Улавливаю робкий хохоток, исходящий от моей студентки.

Поворачиваю голову и встречаюсь с ее насмешливым взглядом.

Че?

— Не заглядывал я под юбки! — спешу оправдаться. — Решетникова! — возмущаюсь.

— Всё с вами понятно, Илья Иванович, — хохочет девчонка, забыв, что минуту назад испепеляла меня желчью.

— Что тебе поня…

— Проходи, проходи, Платоныч! — перебивает меня голос Рудольфовны, которая входит в гостиную вместе с каким-то старым дедом с седой бородой в галифе и с аккордеоном в руке. — Одного тебя ждали.

Получаю смачный пинок под столом.

Яна, сжав губы, скалится челюстью с немым вопросом: «А это кто такой?».

Да я сам без понятия, кто все эти люди.

— Доброго здравия, — кланяется дед и откуда-то из-за старой фуфайки вытаскивает бутыль с темно-красной жидкостью. — Своя. Клюквенная наливочка, — ставит на стол.

— Ооо, Захар Платонович, как вы вовремя! Это мы любим! — радуются бабуськи и поддакивают воодушевленно друг другу.

— Ну вот, все в сборе. Можно начинать обедать, — хлопает одобрительно в ладоши ба.

* * *

— Почему в Индии самые крепкие браки? — Захар Платонович выразительно выгибает седую бровь и оглядывает присутствующих. — Да потому что на свадьбу мужу дарят ружье, а женщине рисуют красную точку на лбу.

Гостиная врывается нестройным, наполовину беззубым, хохотом. Этот древний дед уже полчаса травит байки и анекдоты, веселя весь женский коллектив нашего сборища.

Я не слежу за временем и не знаю, сколько мы так сидим, но стол практически опустел от закусок, а вот клюквенные наливки прибавляются с каждой опустошенной ранее.

Смотрю на Яну, с лица которой не сходит охмелевшая улыбка. Она хохочет звонче всех, а глаза искрятся алой наливочкой.

— За Илюшу и Яночку! — вновь кто-то кричит.

Мы одновременно с Решетниковой подхватываем свои фужеры и с приятным звоном чокаемся друг с другом.

Наливочка-то хорошо пошла!

Меня вшторило нехило, и не представляю, какого Решетниковой, которая не смогла отбиться от насевших на нее старух и настойчивого деда.

Меня ведет, но этот туман приятен. Смеющееся расслабленное лицо девушки рядом побуждает улыбнуться неосознанно, когда у девчонки загораются глаза на раскрасневшемся личике при первых аккордеонных аккордах.

— Давай, Платоныч, зачинай! — с места подскакивает Агнесса Марковна, совершенно трезвая и ни в одном глазу, впрочем, как и каждая престарелая здесь леди.

Кроме поплывших нас с Решетниковой никого настойка не торкнула.

Женщина подходит к деду Захару и из рукава легким движением выдергивает ажурный платок.

— Ах, красавица-невеста,

До чего ж ты хороша.

Все так ладно, всё на месте,

И чудесная душа! — взмахивает платочком Марковна.

— Иии, ух, ух! — хором подпевают старушки.

Че? Какая невеста?

Промаргиваюсь и отупело смотрю на хлопающую в ладоши Яну, азартно прихлёбывающую наливкой.

— Наш жених не просто мачо!

Тонкий ум, суровый взгляд.

Точно принц, никак иначе!

Так о нем все говорят!

— Иии, ух, ух! — все.

Че? Какой жених?

— Ты, Илья, будь мужиком.

Как говно не кисни.

Если че случится вдруг,

Не стесняйся, свистни! — подмигивает мне Захар Платоныч.

— Ух, ух, ух! — все.

— Наш Илья как кавалер

Ваще вне конкуренции:

Не урод и при деньгах,

И лютая потенция!

— Ух, ух, ух!

Че, блин?

Справа от меня закатывается истерикой Решетникова, обмахиваясь рукой и стирая слезы из уголков глаз.

— За столом шептались гости,

Я подслушал разговор.

Говорят, красивей пары

Не видали до сих пор! — дед Захар.

Еще пять минут назад я отчетливо видел лица и воспринимал происходящее, сейчас же моя голова кружится как на центрифуге, вращая смеющиеся беззубые рты, галифе с аккордеоном, селедку под шубой и румяные щеки Яны.

— Горько! Горько! Горько!

Глава 29. Горько!

— … двадцать два, двадцать три, двадцать четыре… — где-то на задворках моего сознания орут какие-то голоса.

Мой мир сузился до одного квадратного метра, в котором я не замечаю ничего, кроме мягких губ и пронырливого языка, ласкающего мой.

В этом метре в моих руках обмякшее тело, которое я с трудом удерживаю, потому что мои ноги подкашиваются и просят перенести данную головусносящую процедуру в горизонтальную плоскость, где нам с моей невестой пора бы продолжить свою первую брачную ночь.

Ее тонкий, но чувственный стон бьет по звенящим яйцам, спрашивая, почему мы целуемся стоя.

Исследую теплый ротик своим языком, сталкиваясь зубами. Яна вжимается в мою грудь так, что не заметить моего каменного стояния невозможно даже в нашем с ней состоянии.

У меня заканчивается воздух в легких, потому что я им поделился с девушкой, и мне становится нечем дышать. Но я ни черта не могу остановиться и оторваться от этих губ, которые слишком аппетитны и вкусны, чтобы добровольно отказаться от них.

Местом, в которое, по всей вероятности, еще не успела добраться клюквенная наливка, я туго, но соображаю, что пора заканчивать волновать старый курятник,