Но сегодня это была просто картина.

Он вытащил ее из кладовки и отнес в столовую. Диклан положил картину лицом вниз на стол и посмотрел на коричневую бумагу, которой была аккуратно заклеена задняя часть холста. Его взгляд упал на надпись «Mór Ó Corra». Потом он принес с кухни маленький острый ножик.

И помедлил.

«Ты не сможешь это развидеть», – сказал себе Диклан.

«В той жизни, которую ты ведешь, это непозволительно», – сказал себе Диклан.

«Я хочу большего», – сказал себе Диклан.

И аккуратно надрезал край коричневой бумаги. Поначалу он не торопился, ведя разрез прямо и хирургически ровно, но затем, по мере продолжения, линия сделалась энергичной и рваной. Наконец Диклан принялся обдирать бумагу руками, распевая: «Ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу тебя».

Потом его пальцы задрожали, и бумага сползла на стол, и он взглянул на заднюю часть холста.

Там не было ничего.

Там не было ничего.

Там не было ничего.

И еще раз: там не было ничего.

Ничего не было. Ронан несколько часов рылся в отцовских вещах и ни хрена не нашел.

Весь день он провел как на иголках. Накануне ночью в его снах не было ни покоя, ни смысла, ни Брайда. Утром после пробуждения не было ни покоя, ни смысла, ни Адама. Ронан целый час гонял «БМВ» кругами по полю. Рык мотора не избавил его от мыслей о молодом лице отца и беспокойном лице матери, призывном голосе Брайда и обескураживающем голосе Диклана.

Диклан велел ему не гоняться за зайцами. Брайд велел выйти на охоту.

Их что-то связывало, и не в его воле было разорвать связь.

«Не торопись», – сказал Адам.

Вчера Ронану пришлось поехать в Вашингтон, в честь своего дня рождения. Он не испытывал по этому поводу особых чувств, но Мэтью обожал дни рождения и традиции, поэтому Ронан согласился поучаствовать в веселье. Мэтью предложил устроить пикник у Грейт-Фолз. Диклан предложил поужинать в ресторане. Ронан счел оба варианта необыкновенно банальными.

Почему Брайд не пришел к нему вчера ночью?

Впрочем, он знал ответ.

Брайду надоело гоняться за Ронаном; теперь настала его очередь.

Он хотел пуститься в погоню.

«Не торопись».

Ронан поехал в горы, чтобы убить время. Он подумал, не поехать ли дальше, до самого Линденмера, но не стоило навещать лес в таком состоянии сознания: беспорядок в своей голове Ронан оценил бы на твердые семь баллов по десятибалльной шкале. Вместо этого он вернулся в Амбары, сделал себе бутерброд с арахисовым маслом и принялся переворачивать дом вверх дном, как делал уже много раз, ища секреты и сны, которые проглядел раньше.

И тогда он услышал…

Что-то. Чужака.

Возможно, затихающий шум мотора. Не рядом с домом – иначе звук был бы громче. Казалось, мотор затих где-то на подъездной аллее, как будто водитель хотел пройти остаток пути незамеченным.

Или ему померещилось.

Никто не мог проскользнуть мимо его системы безопасности.

Снаружи закричала Бензопила. Но это ведь не был сигнал тревоги, так? Просто карканье.

В кармане у Ронана лежал маленький нож, полный когтей, а в бывшей комнате Диклана хранился пистолет.

Он услышал, как открылась задняя дверь.

«Блин».

Конечно, она была не заперта. Зачем запирать дверь, если он бодрствовал, если дом защищала система безопасности?

Скрипнула половица в прихожей.

Ронан встал. Тихо. Он быстро зашагал по дому, избегая половиц, которые могли скрипнуть и выдать его. Достал нож. Зашел в комнату за пистолетом.

Тук, тук.

Всего лишь стук сердца, который с неприятной громкостью отдавался в ушах.

Гостиная внизу была пуста. И столовая тоже.

Снова шум. С кухни.

Ронан поднял пистолет.

– Господи, Ронан, это я!

Включился свет и озарил Адама Пэрриша, снимавшего мотоциклетный шлем. Он смерил взглядом пистолет.

– Да, ты умеешь воспринимать сюрпризы.

Ронан, полный сомнений, неподвижно стоял на месте. Не то чтобы Адам выглядел как-то не так – со сбившимися под шлемом волосами, с худыми крепкими плечами под кожаной курткой, которую Ронан раньше не видел, с раскрасневшимися от поездки щеками, он восхитительно походил на себя. Но после двух минувших дней Ронан уже не доверял ничьей внешности как удостоверению личности.

– Как ты проехал? – подозрительно спросил он.

– С трудом, – ответил Адам, положив шлем на стол. Он снял куртку и перчатки, бросил то и другое рядом со шлемом и понюхал руки. – Уезжать отсюда так же муторно, как и приезжать? Если так, то я останусь навсегда.

Он повернулся и заметил, что Ронан по-прежнему держит пистолет. Адам сдвинул брови. Он не казался расстроенным. Он, очевидно, старался понять.

Ронан тоже себя не понимал. Одна часть мозга говорила: «Разумеется, это Адам, опусти пушку», а другая – «Что такое реальность?» Ронан понимал, почему обе части сосуществовали. Не понимал он того, насколько они соответствовали друг другу. Только теперь, когда он увидел человека, которого любил (хотя по-прежнему не знал, можно ли этому верить), до Ронана дошло, как сильно потрясло его зрелище родительских лиц на телах живых людей.

– Что мне надо сказать? – спросил Адам.

Он сообразил, в чем дело. И этого почти хватило, чтобы убедить Ронана, даже если лицо Адама его не убедило. Адам был самым умным из всех, кого он знал.

– Что заставит тебя поверить, что это я?

Ронан не знал.

– Почему ты здесь?

– Я начал думать об этом вчера вечером. А утром встал и решил, что надо ехать. Просто взять и поехать. Джиллиан нашла мне куртку в комиссионном магазине. Это шлем Флетчера – представляешь себе его на скутере? Это садовые перчатки нашего инспектора. Я начитал свои заметки по социологии на телефон и всю дорогу их слушал – завтра будет опрос. И вот я здесь.

Тут вид у него сделался горестный и понимающий. Он сказал:

– Ронан, я тебя знаю.

Адам произнес это так же, как накануне вечером по телефону. И адреналин у Ронана схлынул. Он бросил оружие на стол.

– Я убедился. Только ты способен слушать лекцию по социологии, сидя на мотоцикле.

Они крепко обнялись. Было удивительно держать Адама в объятиях. Сама его суть была здесь, в руках Ронана, и это по-прежнему казалось невероятным. От него пахло кожаной курткой из комиссионного магазина и дымом, через который он проехал, чтобы добраться до Амбаров. Так долго ничего не менялось, а теперь изменилось всё, и поспеть за событиями было труднее, чем Ронан думал.