Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет такой вещи, которую Татьяна не хотела бы выкинуть. Помню, два года назад, насмотревшись сцен из американской жизни, предложила мне устроить гаражную распродажу.
Идея показалась мне богатой. Увидел себя в полных красках, глазами проезжающих. Стою я такой весёлый у сколоченных прилавков, рядом хрипит граммофон голосом Шаляпина («…эх, только б сесть мне князем на Путивле!»), и, приплясывая, тряся тугими кудрями, расторговываюсь! Эхъ! Эхъ! Сударики-государики! Книга-с «Что делает жена, когда мужа дома нет», всем на удивление, с иллюстрациями! Утюги! Рамки! Габардиновые польта! Прошлогодние коллекции! Милан-Амстердам! Подставляй-ка туесок под берёзовый под сок: от берёзового сока всё стоит, но невысоко!..
А рядом другие гаражные торгаши стоят, тоже, сволочи, что-то впаривают из бижутерии, щеголяя полученным кирпичным загаром.
Дальше больше! Картины рисовались в моём воображении всё отчётливей. Вот, например, я, пугливо озираясь, режу ивняк на корзины, которые научился весьма ловко плести накануне туристического сезона. Вот я демпингую свистульками у здания городского цирка. Вот меня выбрасывают из скорого поезда на Харьков, и вслед мне летит мешок резанных из липы медведей с колотушками. Вот я, выплёвывая послеполётную железнодорожную щебёнку, бреду в сторону Сызрани, а вот я уже и в Сызрани матерно торгуюсь, тряся над головой лыковыми лаптями.
Тут ведь дело такое: только начни, только вытащи старый шарф из шифоньера да отдай его, и вот через два года ты стоишь в лохмотьях у почтамта, а городовой хлещет тебя, плачущего, газетой по сизому носу.
– Помнишь, Таня… – сказал я задумчиво в ответ на её предложение провести решительный выброс всего на свете со второго этажа. – Помнишь, Таня, как ты выбросила на помойку моё жёлтое верблюжье пальто? Из-за того, что оно тебя пугало, как думается. И это пальто подобрал какой-то сметливый бомж, а потом вся округа судачила, что я пьяный валялся лицом вниз в кустах у супермаркета… Помнишь?! Положи всё на место, до греха не доводи!
И повесил трубку.
Люди выбрасывают всё. Ничто не застраховано от того, чтобы не быть выброшенным на помойку, стать отправленным в утиль, заброшенным в мусорный бак, очутиться у ПУХТО, очнуться в выгребной яме.
Одежда, помнящая чуть дымный утренний воздух осеннего Каринхалле, ботинки, в которых был счастлив, поднявшись на Вичита-Веккья, телефон с номером единственной, той, с веснушками и прикусом, павловская мебель и александровский ампир, книги с экслибрисом, портрет писателя Березина с дарственной надписью «В. Шкловскому. Помню, понимаю, ценю!», пачки влажных денег, кольца, часы, тяжёлый золотой скарб одинокого директора склада, ключи, телевизоры, тела, небрежно завёрнутые в половики, – всё, буквально всё может оказаться на свалке. Всё может быть преднамеренно выброшено.
Но никогда, нигде, а я много где побывал, я не видел, чтобы люди выбросили бутылку с алкоголем.
Выпивку не выбрасывают. Удивительное дело. Не надо вспоминать про выливаемое в раковину – это другое. Это эгоизм ослеплённой страданием женщины в большинстве случаев. Не хочешь или не можешь пить – отнеси, поставь у мусорки. Обрадуй проходящего мимо музейного сотрудника, преподавательницу музыкальной школы, одинокого путшественника на пенсии.
Другие не поверят, заподозрят отраву, людям вообще в последнее время свойственна недоверчивость. А вот музейный работник, да путешественник с полароидными снимками в альбоме «Боливия, 1976», да музыкантша… Им бы пригодилось. Они подошли бы робкими оленятами к бутылке «Гордонса», отвернули бы металлическую пробочку зазябшими руками в смешных варежках, и лица бы у всех стали совсем другими. Возможно, они стали бы счастливей.
Это соображение подводит меня к началу дворовой акции.
Многие спрашивают, а зачем я постоянно хожу по судну в шапочке типа «дети капитана Гранта»? Что, мол, этим я хочу доказать? На что рассчитываю?
Своим на этот вопрос я не отвечаю. Закусываю замусоленные ленточки с шапки белоснежными зубами.
А тут скажу.
В детстве мне на голову постоянно нахлобучивали панамку. Я был лыс и угрюм в этой панамке. Как-то протестовал. Считал, что несолидно.
Товарищи по детскому саду подтравливали меня этой панамкой. Постоянно хотели запихнуть её мне в пасть. Срывали с головы и глумились. Я был положительно в отчаянии. И был уже готов свести счёты с этой самой панамой на пуговице.
Но тут неожиданно вернулся мой двоюродный дядя Лёва.
Дядя Лёва был моим кумиром. Рассказывали мне о нём не очень много. По обрывкам бесед взрослых выходило, что дядя Лёва был пиратом. И томился где-то с поры моего рождения. Мама ещё добавляла, что дядя Лёва – очень весёлый и поэтому томиться будет ещё очень приличное время. Связи я особой не улавливал, но образ весёлого пирата меня завораживал.
И тут дядя Лёва вернулся! Неожиданно для моих наставников.
Бабушка в дверях просмотрела справку дядину. Сказала, что очень рада, справку положила в карман.
И началась у меня настоящая жизнь. Мы с дядей Лёвой пели, мы с ним ели мороженое! Дядя Лёва учил меня на кухне карточным фокусам и очень хвалил! Мы ходили в зоопарк!
Я нарисовал себе на руке солнце с лучами и на пальцах кольцо нарисовал. Подражал. Я и сейчас подражаю, кстати. Но чуть более уверенно.
И вот однажды нахлобучивают на меня эту бабскую панамку. Я беснуюсь в коридоре и кричу, что обрежу себе уши навсегда! Ножницами! Ножницами!..
Выходит дядя Лёва и говорит мне красному:
– Козырная шапка! Я себе такую же хочу!
Я со своим диатезом аж присел. Это ещё как? Что за заявление?!
– Ты, Джон, пойми! Шляпа в нашем деле – вещь крайне полезная. Смекай, родное сердце, за мной. Ею можно сигналы подавать, что в вагоне есть нехорошие дяди. Сдвинул набок – о, все поняли, в помещении злодеи. Ею можно хавчик накрыть, если… ну, если эти подошли. Потом расскажу… И главное! Повезут тебя на барже с конвоем, скажем. Ты шапочку на воду бросай и кричи: «Человек за бортом!» И в воду! Конвой сразу стрелять не будет – шапка на воде! А там можно к берегу! Ну!
Тут бабушка затолкала своего племянника в комнату и стала там что-то очень звеняще ему говорить.
Я уже не слушал. Натянул двумя руками панаму поглубже.
В глазах плескались липкие волны Кариб и клубился пороховой дым над обречённым фрегатом.
Молдавский историк Вячеслав Стэвилэ высказал мнение, что причиной злоупотребления алкоголем в республике является распространение на ее территории граненых стаканов еще в советские времена.
Об этом сообщает «Moldnews»:
«Старики рассказывают, что в Молдове восточнее Прута до 1940 года, в том числе и на свадьбах, вино пили из маленьких стаканов, максимум 50 мг», – отмечает Стэвилэ.