Краем глаза Мардер уловил какое-то движение – и это была она, одетая в голубое платье с белым фартуком, в котором всегда обслуживала посетителей. Он подумал: «Вот и лопнул мистер Тень; в мозгу открылось кровотечение, и у меня начинаются галлюцинации, так что сейчас она подойдет, поцелует меня и заберет в рай, и там мне наконец объяснят, почему так вышло, почему она оставила вместо себя живой труп и в чем я виноват. А может, и не в рай, учитывая обстоятельства ее смерти». На секунду-другую по лицу его расплылась улыбка, но затем безжалостный объектив реальности сфокусировался вновь. Перед ним была тощая неряха с кислой физиономией, вместо белого, до хруста выглаженного фартука – мятый, покрытый пятнами. Она спросила, чего ему угодно, и Мардер заказал кофе с эмпанадой[80], просто чтобы отделаться от нее.

Официантка вернулась с мутным, жидким кофе и фабричным пирожком, перегретым в микроволновке. Откусив кусочек и сделав единственный глоток, Мардер подсунул под тарелку сотенную купюру и вышел. Было ясно как день, что за хорошей кухней и обслуживанием в «Лас-Пальмас-Флоридас» больше не ходят; как они вообще умудряются держаться на плаву? Какой-то господин, явно нетрезвый и явно иностранец (рыжеволосый, круглолицый, средних лет), регистрировался у стойки в компании молодой женщины, с трудом балансировавшей в туфлях на четырехдюймовой платформе; на ней был шелковый шарф, повязанный наподобие топа, и юбка, которая едва прикрывала ее круглые высокие ягодицы. Мардер глядел им вслед, когда они удалились в номер, покачиваясь, хватаясь друг за друга и хихикая на двух языках.

Он спросил у портье, где найти Анхеля д’Арьеса. Юнец пожал плечами и снова взялся за чтение. Мардер выхватил журнал у него из рук, повторил вопрос и очень смутился, когда на лице несчастного парня мелькнул неподдельный ужас. Он вложил в журнал сотенную купюру, и портье кивнул на дверь с табличкой OFICINA.

Мардеру уже приходилось бывать в этой комнате. В прежние дни обстановка состояла из старомодного стола со сдвижной крышкой и ячейками для бумаг, застекленного книжного шкафа, двух деревянных картотек, вращающегося кресла, двух гнутых стульев из бара и дивана, набитого конским волосом, – на этом диване молодой Мардер тайно и с превеликим удовольствием миловался с девушкой своей мечты.

Сейчас на диване восседал Анхель, на стульях – двое молодых оболтусов, классических ni-nis. На экране большого настенного телевизора трое людей занимались сексом. Раньше на этом месте висел образ Богородицы Гваделупской в рамке под стеклом. В комнате пахло марихуаной и выдохшейся текилой.

Когда Мардер вошел, все глаза обратились к нему.

– Привет, Анхель, – сказал он.

– Чего тебе надо?

– Поговорить. Не мог бы ты выключить эту штуку и попросить своих друзей, чтоб они оставили нас на минутку?

Анхель не шевельнул и пальцем и снова уставился на экран. Свечение от копошащихся тел на экране окрашивало его лицо в нездоровый розовый цвет, как будто у него было что-то с кожей. Мардер встал перед телевизором и обратился к лоботрясам:

– Джентльмены, не будете ли так любезны?..

И сопроводил слова жестом, от которого распахнулась куртка и стала видна рукоять пистолета. Они вопросительно посмотрели на Анхеля, тот махнул рукой и произнес пару слов, позволивших им встать и неспешно выйти без ущерба для их жалкой чести.

Когда за ними захлопнулась дверь, Мардер ткнул пальцем в экран; Анхель взял пульт и приостановил порнушку. Тогда его гость заговорил:

– Анхель, ты знаешь, кто я такой?

– Да, ты живешь в большом доме на Птичьем острове. Я слышал, у тебя есть связи и мы будем с тобой делать дела.

– Я не об этом. Я о том, что был женат на твоей сестре.

Лицо мужчины приняло озадаченное выражение.

– На Хуаните?

– Нет, Соледад. Она уехала давным-давно вместе со мной. Ты тогда был совсем еще маленьким, лет пяти или шести. У тебя недоуменный вид – ты что, никогда не слышал про Соледад? Ни от родителей, ни от соседей, ни от родни?

Анхель пожал плечами.

– Да не то чтобы. А, теперь понятно, почему ты спросил меня про отца, когда мы были в доме Гусмана. Я еще гадал, с какой это стати. Ну да, Соледад… вроде припоминаю ее, но она была намного старше меня, и фотографий не осталось, а отец жутко злился, когда кто-нибудь из домашних заговаривал о ней. Короче, я думал, она давно умерла.

– Умерла, но не так давно, – сказал Мардер. Ему хотелось поскорей убраться отсюда, из этой непотребной пародии на место, которое почти сорок лет жило в его памяти как преддверие рая, – место, где Данте впервые увидел свою Беатриче.

Анхель опять пожал плечами. Мардер спросил:

– Как ты связался с тамплиерами?

– Тут ведь как бы их район. А до этого я работал на Ла Фамилиа.

– А ничего, что они убили твоих родителей?

– С матерью вышло по ошибке. С тем парнем разобрались.

– А как насчет отца?

– Он сделал свой выбор.

– И тебя это устраивает? Не смущает, что содержишь для бандитов дом свиданий? Вот такая у тебя жизнь, значи-т?

– А тебе-то какое дело? Ты и сам бандит, говорят.

– А такое дело, что ты мой cuñado[81]. Семья, если ты не знал, – штука важная. А еще, когда я гляжу на твое лицо, то вижу и ее тоже. Может, ты ее и не помнишь, но она про тебя не забывала. На твой день рождения и Крещение всегда посылала деньги и подарки. А в ответ – ничего.

Лицо Анхеля смягчилось, как будто из-под толстого панциря бандита пытался пробиться давно пропавший человек.

– Знаешь, а если подумать, я ведь нашел какие-то фотки после смерти предков. Они где-то тут.

Он встал и, порывшись в картотечном шкафу, извлек оттуда черную рамку из картона.

– Она только на этой.

Мардер взял у него снимок. Это была студийная фотография большого формата, на которой все семейство представало в официальных позах, как было принято в те годы у мексиканцев с определенным положением. Дон Эстебан восседал на большом стуле; Кармела, его жена, стояла по правую руку, их дети Хуанита и Анхель – по бокам от матери, а старшая дочь, Мария Соледад, – по другую сторону отцовского трона, блистательная в своей невинности.

Чьи-то злые когти впились Мардеру в живот, стали раздирать горло. Он сказал – точнее, прохрипел:

– Анхель, можно взять ее на время?

И снова пожатие плечами.

– Черт, да забирай совсем, чувак. Теперь моя семья – Лос Темплос.

– Вижу, с возвращением к истокам не заладилось, – заметил Скелли, дожидавшийся в машине.

– А что, так заметно? Я-то его запомнил милым мальчуганом, а тут какой-то грязный бандюга, заправляющий борделем. Он дал мне вот это.