Леха лениво ущипнул ее за грудь.

— Прямо новый нерастянутый эспандер! — восхитился он и внимательно осмотрел голую подругу, лежащую с ним рядом, с ног до головы. — Конечно, найдешь! Запросто! С твоими телесами! Каждому захочется словить этакий кайф! И хвастливо подумать: так много — и все мое! Увидеть тебя и не захотеть способен лишь законченный дебил. Только вот что… — он чуточку помедлил, — я понимаю, что несу чушь, и ты меня не послушаешь, понимаю, что сам скотина… И все-таки… Попробуй остановиться! Иначе плохо кончишь. Я дело говорю.

— Ладно, — вяло отмахнулась Инга. — Пойду работать и остановлюсь. А следующим летом приеду в Москву поступать в университет. Тогда увидимся, да?

— Если до того времени меня кто-нибудь не подстрелит, — проворчал Леха.

Инга приподнялась на локте. А ведь она до сих пор абсолютно ничего не знает о молодом волке… Ни о его профессии, ни о его семье… Вообще ничего!

— Ты что, бандит? — спросила она. — Киллер? Или простой ворюга?

— Ну, почему сразу — киллер! Ворюга! — простонал Леха. — На другое у тебя фантазии не хватает? Я как раз их ловлю. Но это к слову, трепаться о том не советую. Вот тебе мои телефоны, — он порылся в сумке, вырвал из блокнота листок и записал два номера.

Инга вспомнила Павла… Если так будет продолжаться, вскоре у нее соберется коллекция московских телефонных номеров. Зато будет кому звонить по приезде в столицу. И чем себя занять.

Леха улетел. Инга, немного поскучав, отправилась на работу.

Ей показалось, что здесь застыл странный, особенный, непередаваемый запах, запах редакции с ее бумагами, принтерами и свежими номерами газеты. Он ей понравился, зато неприятно удивила почти вокзальная суета. Весь день мимо нее проносились люди с важными деловыми лицами, и Инга тщетно пыталась их разглядеть. Потом появился щуплый человечек — корреспондент, рассматривавший Ингу неодобрительно и необъяснимо горько и скорбно поджимавший сухие узкие губы.

Первые недели прошли напряженно. Инга старалась делать все, что ей говорили, искала темы, писала заметки, училась набирать их на компьютере… Понемногу ее корреспонденции стали печатать. Родители по-детски радовались и гордились, открывая газету и находя подпись под информашкой "Инга Охлынина". Мать купила альбом для фотографий, аккуратно вырезала все Ингины материалы из газет и наклеивала в альбом.

И все бы продолжалось в одном ритме, если бы через два месяца после начала ее трудовой деятельности Ингу не завалил как-то вечером на диван, когда в редакции никого больше не оказалось, тощий корреспондент. Он возбужденно сопел, молча задирая ей юбку и ощупывая костлявыми пальцами плотные ляжки.

Инга тоже молча выдиралась из его противных рук. И она бы, конечно, вырвалась, хотя он яростно цеплялся за ее ноги и пытался удержать силой. Но этой силы в нем оказалось недостаточно. Куда ему до молодого волка!

— Подожди, подожди… — бормотал он. — Не торопись… Прямо роскошное тело… У меня никогда не было таких женщин…

"И никогда не будет!" — хотела сказать Инга, но почему-то передумала. Плоть уже начала понемногу бунтовать и требовать своего. Не помогали даже редкие мастурбации, к которым Инга относилась с брезгливостью и неприязнью. Правда, в школе, еще в младших классах, когда едва-едва начали обрисовываться и набухать несмелые грудки, Инга неожиданно обнаружила любопытную вещь. Это стало почти открытием. Если крепко зацепить ножку за ножку и сильно-сильно их сдавить в самом верху, вдруг наступает удивительно приятное, никогда раньше не испытанное ею чувство.

Она стала практиковать такие блаженные зажимы ног, и только спустя много лет догадалась, что экспериментальным путем набрела на самый простейший способ мастурбации.

Сказать об этом кому-нибудь было стыдно даже в детстве, хотя причин своего стыда Инга не понимала. Зато нашла себе облегчение. От чего? Этого она тоже тогда абсолютно не понимала.

И сейчас под неумелыми, робкими, хотя и откровенными руками она вдруг начала задыхаться, ловить ртом воздух, хотела что-то ответить, но не могла выговорить ни слова. Он касался ее тела сквозь платье, щупал ее, как хозяйки курицу на рынке, а она изнемогала от этой примитивной, расслабляющей ласки. Плюнув на все, она помогла ему себя раздеть и отдалась с таким удовольствием, какого от себя не ожидала.

Закончив, он неожиданно вскочил, подобрал падающие трусы и джинсы, наспех юркнул в них, крикнул: "До завтра!" и выбежал из комнаты. На выходе он, как ни в чем не бывало, оделся, взял плащ и совершенно спокойно вышел на улицу.

Инга, лежа на диване, звонко хохотала. А потом задумалась. Что значит его загадочное "До завтра"? И как ей теперь с ним себя вести? И что делать дальше: продолжать внезапно начавшиеся отношения или холодно и церемонно разорвать их?

Она ничего не могла придумать и решить. И пошла домой.

У матери как обычно болел позвоночник. Она лежала и попросила Ингу разогреть себе ужин самой. Отец был на дежурстве.

Инга поставила на плиту картошку и подошла к темному окну. Осень… Летом она уедет в Москву. Но до лета надо как-то дожить… Как?

Картошка пыхтела на сковородке.

"Странно, — подумала Инга, — я ведь даже не помню, как зовут этого задохлика… Надо завтра спросить, а то неудобно…" Вспомнила известный анекдот и снова закатилась смехом.

Она стала встречаться с корреспондентом по имени Филипп. Чаще всего у него дома. Он холостяковал, сиротливый и одинокий, и смотрел на Ингу, как на идеальное существо, чудом оказавшееся в его убогом жилище.

— Филечка, — нежно чирикала Инга, — ты, конечно, мне нравишься, иначе зачем бы я стала к тебе приходить?

Врала безбожно. Но тело опять тосковало в одиночку, ныло и жалобно, назойливо просилось в постель хоть к какому-нибудь мужику. К любому. Ему, телу, все равно. А кроме того, Филипп напоминал ей брата, которого она нежно любила с детства. Точно такое же костистое бледное привидение, тень тенью…

— Только ты иногда бываешь однообразен, прости за откровенность. Смущаешься, робеешь… Тебе не хватает наглости. Мужчина в койке должен быть прямее и нахальнее.

Филипп побледнел:

— Ты опять об этом? По-моему, у тебя на уме одна лишь постель.

— А у тебя? — лукаво поинтересовалась Инга. — Филечка, кто первый начал?

Он покраснел.

— Ты как-то удивительно легко и быстро меняешь цвета! — пропела Инга. — А переход из белых в красные всегда сложен и опасен! Равно как и наоборот.

Филипп, неплохой корреспондент, многому научил Ингу. Именно у него она быстро и ловко схватила азы журналистики, постигла ее немудреные законы, научилась писать репортажи и зарисовки, брать интервью… Филипп готовил ее к предстоящим экзаменам, давал книги и задания, проверял, учил, как ответить на тот или иной вопрос.

— Ты сегодня придешь? — задерживаясь на минуту около ее стола, шептал Филипп.