Площадь Бланш встретила пронзительным холодным ветром. На другой стороне улицы топтались несколько извозчиков; пара гнедых служила им вместо жаровен. От группки толпившихся на углу проституток отделилась одна, видимо, посчитавшая одинокого прохожего легкой добычей.

— Привет, cheri,,[42]могу устроить славную ночку. — Нос у нее посинел, зубы стучали от холода. Она потянулась к лицу Профессора.

Мориарти позволил себе выйти на минутку из образа благодушного американца.

— Тронешь, шлюха, и я вырву у тебя сердце.

Девица плюнула в него, и Мориарти, выбросив руку, схватил проститутку за воротник пальто, рванул на себя и заговорил — быстро, на том языке, который понимали в самых темных переулках.

— Ferme ton bee та petite marmite ou je casse ton aileron.[43]

Мориарти с силой отшвырнул девицу, споткнувшись, та свалилась в сточную канаву. Услышанное — не столько даже смысл, сколько тон — лишили проститутку дара речи. Когда бедолага выбралась из канавы, несостоявшийся клиент уже сидел в кэбе.

— На улицу Верон.

«Мезон вид» представлял собой заведение с небольшим, ничем не примечательным фасадом — дверь с резным восточным орнаментом и окошко, украшенное изнутри свечой под красным стеклянным абажуром и несколькими афишками с именами тех, кто выступал сейчас, и тех, кто появлялся здесь раньше.

Человек у входа принял у гостя монетку и проводил к любезно раскланявшемуся официанту в несвежем, мятом вечернем костюме. Интерьер практически ничем не отличался от интерьера других подобного рода заведений: сдвинутые вместе грубо сколоченные столы, отделенные от сцены деревянными перилами. В дальнем углу к сцене жался небольшой оркестр. Посетителей хватало — кабаре, должно быть, пользовалось популярностью. В воздухе висела густая пелена табачного дыма, и Профессор даже моргнул, прежде чем глаза начали различать что-то в колышущейся дымке. Ловко лавируя между столиками, официант провел его в угол, где какая-то пара только что освободила место. Стул еще хранил тепло сидевшей на нем женщины, и возникший перед Мориарти стакан вполне мог быть тем, из которого она недавно пила. Делать заказ не пришлось — официант откупорил невесть откуда взявшуюся бутылку шампанского и, прежде чем гость успел потребовать чего-то другого, наполнил стакан. Шампанское оказалось безвкусным и выдохшимся.

Расположившись поудобнее, Мориарти попытался оглядеться, но тут музыканты оживились, барабанщик выдал короткую дробь — звук получился такой, словно инструментом служила жестянка из-под печенья, — занавес, скрывавший крохотную стену, раздвинулся и явил стоящий в глубине ее диванчик. Под очередную барабанную дробь откуда-то сбоку явилась пухленькая, кокетливая девица, которая тут же принялась подмигивать и строить гримасы завсегдатаям, криками и свистом выразившим одобрение предлагаемому им зрелищу.

Девица — полностью, кстати, одетая — просеменила, неестественно прихрамывая, по сцене. Остановилась. Подмигнула. И вдруг задергалась, словно что-то ужалило ее в правую грудь. Публика, в большинстве своем уже видевшая этот номер, взвыла от восторга. Между тем насекомое — оса или блоха — явно доставляло бедняжке немалые неудобства. Сначала она просто чесалась; потом, пытаясь поймать злобное насекомое, сняла платье и бросила его на обидчицу. Воображаемая оса оказалась, однако, проворней, а потому вслед за платьем девице пришлось избавляться от других одежек. В конце концов, к большому ее смущению, на ней почти ничего не осталось.[44]

С той же неизбежностью, как день сменяет ночь, последняя деталь туалета улетела вслед за всеми прочими под бурные аплодисменты. Оркестр еще раз напомнил о себе, и Профессор начал наконец приглядываться к публике.

Жан Гризомбр сидел за большим столом в нескольких шагах от сцены, изливая радушие и гостеприимство на двух сурового вида мужчин, возможно, банкиров. Невысокого роста, гибкий, обладающий фацией танцора, Гризомбр имел один существенный недостаток: его сухощавая физиономия была начисто лишена обаяния, столь необходимого для человека этой профессии. Он редко выражал радость всем лицом; обычно улыбка не шла дальше губ, которые растягивались так, словно участвовали в исполнении заученного жеста. Сейчас он сидел напротив гостей — то ли банкиров, то ли бизнесменов, — между двумя своими крепкими телохранителями, смуглые лица и беспокойные глаза которых внушали тревогу и беспокойство.

Минут через десять бизнесмены поднялись. Гризомбр распрощался с обоими, пожал каждому руку и с серьезным видом раскланялся. Похоже, за столом только что заключили какую-то сделку. Один из телохранителей отправился провожать гостей; Гризомбр, оставшись за столом, негромко отдал какие-то распоряжения второму.

Наблюдая за ним, видя, как шевелятся его губы, Профессор почти слышал у себя в голове голос француза и те слова, что он произнес при их последней встрече. «Мне очень жаль, но таково наше общее решение. Если бы кто-то из нас потерпел неудачу и скомпрометировал себя, вы, несомненно, поступили бы так же. Будучи нашим лидером вы подвели нас всех, Профессор, и я вынужден просить вас покинуть Париж и уехать из Франции как можно скорее. Больше мне сказать нечего. Могу лишь добавить, что отныне я не гарантирую вашей безопасности в этой стране».

«Что же, — подумал Мориарти, — скоро ты будешь висеть у меня на крючке и умолять, чтобы я снова стал вашим предводителем». Он поднял руку, подзывая официанта, который тут же подошел к столику и угодливо поклонился.

— Еще бутылку, мсье?

— Я желаю поговорить с мсье Гризомбром.

Вежливая улыбочка мгновенно испарилась, маленькие глазки уставились на него настороженно и с подозрением.

— Как мне вас?..

— Мое имя ничего ему не скажет. Будьте добры, передайте вот это.

Мориарти опустил руку в карман и вынул письмо, написанное Вильгельмом Шлайфштайном под его диктовку. Мсье Жану Гризомбру, было написано на конверте. Вручить лично. Само письмо многословием не отличалось.

Дорогой Жан, рекомендую вам моего американского друга, Джарвиса Морнингдейла. Человек он очень богатый, и у него имеется предложение, которое, полагаю, следует принять скорее вам, чем мне. Заверяю, что о каких бы суммах ни шла речь, вы свое получите. Насчет денег он не шутит. Ваш покорный друг, Вилли.