Тогда я не могла понять, почему Эва и Хелена так нуждаются в матери, — ведь не в пример мне они были послушными и примерными девочками. Я же всегда была бунтаркой, а в переходном возрасте вообще вела себя как самый настоящий мальчишка-хулиган. Но родители никогда не пытались разобраться, что же со мной происходит, заглянуть, что скрывается за грубой оболочкой девочки-пацанки. Они всерьез воспринимали меня такой, какой я была лишь чисто внешне. Замечали лишь то, что хотели видеть. Хотя, наверное, я и на самом деле была упертой девицей, ведь не зря до последнего упорно считала Эки убийцей невинных девушек.

— И как же вы ко мне на самом деле относитесь? — спросила я с легкой угрозой в голосе. Пора наконец поговорить начистоту и избавиться от глубокой детской обиды на родителей и сестер, которая жила во мне, сколько я себя помню. От обиды на то, что они никогда не признавали меня своей и как чужака выталкивали прочь из своего круга.

— Не обижайся, Мария. Мы с Хеленой последнее время часто беседуем о том, как у нас складывались отношения в детстве. Я размышляю на эту тему, сейчас, когда жду ребенка. Не хочу повторить ошибки собственных родителей, — миролюбивым голосом сказала Эва.

— Мария, мы же обе комплексовали перед тобой. Ты была лучшей в школе, у тебя всегда все получалось. Ты никогда не приходила из школы домой в слезах, когда мальчишки дергали тебя за косички…

— Да я бы заплакала, но родители мне не разрешали, — перебила я Хелену. — Ведь я всегда завидовала вам, особенно тебе, Хелена. — Тебя ласкали и баловали, ты всегда была самой маленькой. А на мою долю доставались лишь строгие замечания и наставления типа «ты должна справиться».

— Вечно ты перебиваешь! Дай мне хоть раз высказаться! Ты считаешь, легко доказать окружающим, что ты взрослая, когда все относятся к тебе как к неразумному младенцу? Ты считала меня безмозглой курицей, Эва говорила, что я несобранная и бесхозяйственная, не могу даже картошку сварить. И тихо удивлялись, как это такая дурочка смогла поступить в университет! — Хелена подняла к потолку накрашенные фиолетовой тушью ресницы и заморгала. Было видно, что она готова расплакаться. Я тоже чувствовала, как у меня к глазам подступают слезы.

— Я вздохнула только тогда, когда ты поступила в школу полиции, а не в медицинский, к примеру, — быстро продолжила Эва. — Все увидели, что не такая уж ты необыкновенная, как нам казалось. Я помню кислое выражение лиц родителей, когда на вопрос: «Где учится ваша Мария?» — им приходилось отвечать: «В школе полиции». Даже не говори ничего, я и сама знаю: нельзя требовать от собственного ребенка, чтобы он соответствовал высоким ожиданиям родителей. И честно могу сказать: тогда мы с Хеленой почувствовали себя лучше. Тем более что потом я и сама поступила в университет, а на следующий год Хелена.

— Но потом ты пошла учиться на юридический факультет, а это даже круче медицинского, — подхватила Хелена. — Так что наши учительские дипломы снова померкли.

— Неужели так было на самом деле? Я никогда не задумывалась, что причиняю кому-то огорчение. Просто всегда хотела жить своей жизнью. Ведь я никогда ничего не требовала от вас и всегда хотела только одного: чтобы меня оставили в покое и не требовали постоянно чего-то непосильного.

— А ты рада, что мы к тебе приехали? — с вызовом спросила Хелена. — Тебе вообще нужна семья?

Я посмотрела на залив, где шелестел на ветру прибрежный камыш и одинокая утка летела навстречу заходящему солнцу. Темнело, камыш сливался с морем в темно-фиолетовую полосу, а утка растворилась за линией горизонта.

— Почему ты об этом спрашиваешь? Семья — это семья. Она всегда с тобой, даже если хочешь об этом забыть. Я никогда не таила на вас зла, просто мне казалось, что у вас в отличие от меня никогда не было ссор и разногласий с родителями. Я чувствовала себя виноватой: они же переживали, что я не такая, как вы, к тому же я подвела их и не родилась мальчиком…

Хлопнула входная дверь — пришли мужчины. Атмосфера, наполненная упреками и агрессией, мгновенно изменилась, стало спокойнее. Я отправилась расстилать постели, одновременно пытаясь понять, стало у меня на душе после этого разговора легче или тяжелее. Одно было очевидно — пищи для размышлений теперь надолго хватит.

— Я часто бегаю ночью в туалет. Надеюсь, никого не побеспокою? — сообщила Эва, стоя в дверях спальни.

— Ничего, мы спим крепко. Как себя Саку чувствует?

— У него вечерняя разминка.

Внезапно мне захотелось обнять сестру. У нее был такой беззащитный вид — огромный живот, распущенные волосы.

— Можно я еще раз его потрогаю? — Я положила руку на живот Эвы и через мгновение почувствовала, как под рукой двигается маленькая ручка или ножка.

— Привет, малыш, это тетя Мария, — ласково сказала я. — Ты сегодня дашь своей маме немного поспать?

— Вовсе не стоило так переживать, у тебя очень приятные родственники, — сказал Антти, укладываясь рядом со мной. — У тебя был хороший вечер?

— Вернее сказать, познавательный. Ладно, давай поговорим об этом завтра, — произнесла я и, повернувшись на бок, погасила свет.

Несмотря на задернутые занавески, в комнате было светло. В свете северной ночи я увидела, как Эйнштейн запрыгнул к нам в ноги и принялся умываться. Я вытянула ногу, аккуратно потрогала его хвост и попыталась расслабиться и задремать, слушая урчание кота и спокойное дыхание Антти. Я старалась не думать о сестрах, пытаясь сосредоточиться на истории Арми, Санны и Киммо. Скоро Киммо освободят. Интересно, что он почувствовал, узнав о смерти сестры? Печальное облегчение или шок? Тосковал ли он по ней? Наверное, с братом легче строить отношения, в нем не видишь постоянного отражения самой себя. Хотя, вероятно, тогда я ревновала бы еще сильнее. А можно ли ненавидеть свою сестру так, чтобы убить ее?.. Вот Маллу и Арми…

И, уже совсем засыпая, я попыталась представить, как у меня в животе шевелится ребенок…

Во вторник утром я появилась на работе позже обычного, поскольку сестры с мужьями загрузились в такси лишь в начале девятого. Утром не чувствовалось и следа вчерашних разговоров; мы все быстро позавтракали, и родственники начали торопливо собираться в дорогу. Мы обнялись на прощание, я еще раз погладила огромный живот Эвы.

— Приезжайте навестить Саку! — крикнула она мне, усаживаясь в машину.

Мы договорились приехать к ним во второй половине июля, когда у меня был запланирован недельный отпуск.

Дверь магазина Маке была приоткрыта, и я решила ненадолго туда заглянуть, несмотря на то что и так ужасно опаздывала на работу. Внутри никого не было, только звучала старая финская эстрада — Мауно Куусисто исполнял «Расскажите ей об этом». И снова я вспомнила Санну. Однажды, когда мне было лет шестнадцать, мы с компанией отправились в самый затрапезный кабак нашего города. Остальные ребята были на несколько лет старше, и я незаметно замешалась среди них. Помню, как Санна попросила поставить запись песен Куусисто. Странно: мне всегда казалось, что ей должно было нравиться что-нибудь потяжелее, типа Бобби Дилана. Мне вспомнилась ее чуть смущенная улыбка, большая кружка с пивом в тонкой руке, свисающая на глаза прядь темных волос, которую она постоянно отбрасывала назад нетерпеливым движением головы. Неужели она действительно любила старые сентиментальные финские песни?