Правление сына Леопольда Франца I (или Франца II, в зависимости от титула этого владыки, последнего императора Священной Римской империи и первого императора Австрии) было весьма долгим (1792–1835), причем времена ему выпали бурные и бедственные. Этому императору пришлось иметь дело с Наполеоном, что привело к многочисленным поражениям, аннексии французами части имперских земель и упразднению в 1804 году европейского мастодонта — Священной Римской империи германской нации. Франц и после этого печального события остался императором, но уже австрийским.

В 1805 году французские войска занимают Вену, император бежит, его армия разгромлена при Аустерлице; Франц принужден выпрашивать у Наполеона мир, откупаться землями своей державы. Затем война вспыхнула снова: поражение при Ваграме в 1809 году, опять мольбы о мире и уступки победителю части земель, но теперь Наполеон желает еще и получить в супруги Марию-Луизу, дочь Франца I. И что вы думаете, пришлось отдать! Но хотя Наполеон сделался теперь родичем Габсбургов, император люто его ненавидел.

Поход 1812 года в Россию и позорное отступление французов проходили через Польшу и, к счастью, Чехию не затронули. Чешскими землями Франц откупаться не пробовал: видимо, они не вызывали у Наполеона интереса. После разгрома Франции и реставрации Бурбонов, большую часть захваченного врагом австрийский император получил обратно и мог спокойно царствовать еще лет двадцать. Он не разделял тяги к реформам, обуревавшей Иосифа и Леопольда, был скорее реакционером и отличался мелочностью и жестокостью. Особой страстью Франца I являлись тюрьмы и вообще тюремная система, усовершенствованию которой он уделял большое внимание. Другой его заботой была борьба с инакомыслием, свободой печати и любыми проявлениями общественного мнения, для чего, кроме полиции, содержался целый штат шпионов и доносчиков. При нем Чехия окончательно стала провинциальным придатком Австрийской империи.

Фердинанд V, старший сын Франца, был человеком болезненным, страдал припадками эпилепсии, и в период своего правления (1835–1848) не слишком интересовался государственными делами, передоверив их министрам, самым значительным из которых был видный дипломат и убежденный консерватор фон Меттерних. В 1848 году, после вдохновленных Великой Французской революцией восстаний и беспорядков в Австрии, Венгрии и Чехии, Фердинанд отрекся от престола в пользу своего племянника Франца Иосифа (1830–1916). Этот последний австрийский государь оказался долгожителем и правил очень долго, целых шестьдесят восемь лет (1848–1916). После его кончины и завершения Первой мировой войны Австро-Венгерская империя развалилась, и чехи и словаки обрели независимость, объединились и создали свое государство — Чехословакию.

Вообще просвещенный абсолютизм — это палка о двух концах. С одной стороны, все нивелируется, все становится подвластным государству; полицейский аппарат (а если надо, то и армия) безжалостно давит любые проявления инакомыслия, уничтожает свободу, самобытность; правят один государь, один язык, повсюду возникает единый уклад жизни. Но, с другой стороны, не обойтись и без свежего притока людей неординарных: ученых, опытных работников, умелых торговцев и украшающих жизнь творцов всякого художества. Именно их трудами создаются знания, богатство и красота, они рисуют и сочиняют, строят машины и дворцы, всячески увеличивают капитал; без них держава обречена на нищету и прозябание, хуже того, такую страну наверняка победят и разделят сильные соседи. Потому необходимо просвещение — нет, вовсе не для блага народа, но чтобы сделать дальнобойное орудие и найти рекрутов, которые смогут из него стрелять. И вот создаются школы и училища, плодятся учителя и просто грамотеи, появляются изобретатели и художники, и все эти люди — настоящие диссиденты. В том смысле, что душа каждого из них привержена свободе и не желает мириться с властью монарха, с его «божественным» правом распоряжаться их умами и телами. Так абсолютизм (монархический, коммунистический и любой другой) копает себе могилу. Иногда похороны занимают целый век или еще больше, но колеса истории, как бы медленно они ни вращались, неумолимо несут народ, страну и весь мир в грядущее. Не исключено, что и там поджидают беды, но это беды новые, другие, сейчас же (напомним, мы ведем речь о временах Австрийской империи) хватает нынешних. И невольно задаешься вопросами. Например, такими: кто в Чехии еще говорит на чешском? И много ли здесь издается чешских книг? И почему в столице Чехии нет чешского театра?

Дайте время, все будет. А пока…

Пока в Пражском университете, освобожденном от владычества иезуитов, возникли новые кафедры — истории и физики, агротехники, медицины и юриспруденции. Пусть преподавание в школах и университете ведется на немецком, пусть не слышна там чешская речь, но все же там есть студенты — порох всех революций, и есть профессора — ученые, новые люди. Не богословы в рясах, а истинные искатели знания, желающие выяснить, какой была Чехия сто, двести, триста лет назад, и кто есть чехи — вконец онемеченные славяне или нечто большее?.. Вопрос вполне уместный, тем более после наполеоновских войн, вызвавших в странах Европы подъем национального самосознания.

Однако еще раньше люди знаний и искусств решают, что пора объединиться, и в 1784 году появляется в Праге Королевское ученое общество, а спустя еще пять лет — Академия художеств. Театр тоже имеется — Сословный, о котором мы рассказали в предыдущей главе; спектакли в нем, правда, играют на немецком языке, но театр этот, несомненно, пражский. И, наконец, в 1789 году начинают издавать первый журнал на чешском языке, который выходил почти двадцать лет.

Здесь нужно пояснить, что в XIX веке, в эпоху чешского Возрождения, вопрос о языке был одним из ключевых. Какую бы петицию тогда ни отсылали в Вену из Праги, каких бы ни требовали перемен, в пункте первом обязательно было прописано: равные права для чешского и немецкого языков. Этот феномен может показаться удивительным российскому читателю: не «хлеба и зрелищ» желали чехи, не отмены налогов, не полной свободы, а предоставления прав родному языку! Русскому человеку это трудно понять. Ведь в Российской империи, как затем и в Советском Союзе, русский язык всегда был главенствующим и никогда не подвергался дискриминации. Национальная литература и наука создавались на русском языке, великие поэты, писатели и ученые всячески его обогащали, и любой иноземец, попав в Россию, учил русский, даже Екатерина II Великая. Русскоязычная среда поглощала людей иных племен: возможно, они помнили о своих немецких или, скажем, татарских корнях, но, приняв православие и говоря на русском, становились русскими.

В Чехии же во времена Австрийской и Австро-Венгерской империи ситуация была совершенно другой. Государственный язык — немецкий, на немецком ведется обучение, он превалирует в литературе и науке, и для множества лучших людей общества — ученых, писателей, музыкантов, художников, этот язык — родной. И кто же эти люди? Онемеченные чехи, словаки и евреи, а также немцы, итальянцы, французы и представители иных народов, для которых Чехия — любимая отчизна вот уже лет двести или триста. Большинство из них знает чешский, но изъясняется и пишет все же на немецком. Чешский — язык простонародья и небольшого числа интеллигентов, предпочитающих говорить на нем, хотя немецкий они тоже превосходно знают. Возникает вопрос: так кого же тогда можно считать истинным чехом? Того, кто общается исключительно на чешском? Но при подобном подходе окажется за бортом цвет нации, его интеллектуальная элита! Тогда получается, что выдающийся композитор Сметана — не чех! И великий историк Палацкий — тоже не чех, а уж про Юнгманна и говорить не приходится, у него даже фамилия немецкая! Нелепость, а потому возникла и другая точка зрения: признать чехом всякого, кто живет на чешской земле, считает ее родиной и готов влиться в чешский народ.