Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Линнервальд продолжал пристально смотреть Дерену в глаза, и уловил блеснувший там интерес.
— Сядь, — сказал он. — Давай поговорим как взрослые люди.
Дерену очень хотелось ответить: «Я же мальчишка, я не могу говорить с тобой как взрослый».
Но он сдержался. Шагнул на круглую платформу, висящую над залом для медитаций, и сел в кресло.
В самом деле: ну, что за глупость — мериться силой? И к тому же ему было действительно интересно про космос.
Суть мира в том, что он необыкновенно многогранен. И Дерену ещё никогда не приходилось рассматривать проблему вселенских мировых связей в таком ракурсе: земля и космос.
Он уже замечал, что какие-то приёмы и техники лучше даются ему на земле, а какие-то — в невесомости. А была ещё и «медитация изменённого пространства». Самая опасная из форм самонаблюдения.
Ведь медитация дает только иллюзию, что ты наблюдаешь мир. На самом деле ты наблюдаешь отражение мира в себе. И потому Дерен, прибыв в усадьбу леди Антарайн и присмотревшись к её порядкам, не испытывал к аристократии ничего, кроме умеренного отвращения.
Чтобы наблюдать в себе мир вселенских причин и связей — сначала надо было развить себя. Свою восприимчивость и глубину. Иначе что толку в зеркале, если оно мутное и бугристое.
Что могли увидеть в паутине связей такие как Дисталь, кроме собственной искажённой натуры?
Мир аристократов был кривым зеркалом и слишком много о себе мнил.
— А оружие врага ты, значит, не собираешься изучать? — спросил Линнервальд, внимательно наблюдавший за ним.
Дерен и сам умел читать мысли по теням эмоций на лице. Особенно если в это же время задавал правильные вопросы.
Он улыбнулся и закрыл глаза, не желая, чтобы к нему лезли в душу. Воспользовался правом слабого.
Линнервальд рассмеялся.
— Мальчик... Паутина — это не обязательно игра в политику, — пояснил он. — Это оперирование любыми предметами и субъектами на уровне причин их появления, взаимодействия, конструкции и деструкции. Сложное и ответственное. Система власти в Содружестве всего лишь такова, какую в данный момент времени могут принять его люди. Не те несколько десятков тысяч, кто способен идти по своим дорогам, а миллиарды самых простых и слабых. Мы бережём созданный нами образ реального и постепенно подтягиваем к нему людей.
— А зачем эти игры во власть, если человек не меняется и не становится лучше? — спросил Дерен, не открывая глаз. — Если в самих Домах нет стремлений к духовному преображению, если дети Аметиста, Оникса и других Великих Домов всё так же слабы — продают и предают друг друга — к чему все ваши попытки спасать людей? Кому вы такие нужны?
— Я понимаю твои слова, — голос Линнервальда гулом отозвался в ушах Дерена, показывая, что регент сдерживает недовольство, просаживая тяжестью общий «фон» в зале. — Но это — максимализм юных. Человек всё ещё в очень большой мере — простое животное. Он так устроен, что ему нужна власть. И обязательно нужен формальный лидер — глава этой власти, чей путь оплачен «голубой» аристократической кровью. Люди, может быть, и хотят, чтобы ими правили по-иному, но ещё не умеют это принять.
— Они должны изменяться, чтобы приняли, — не согласился Дерен. — Но вы не способствуете изменениям. Для этого надо было отбирать пусть не самых сильных, но лучших. Я понял твои объяснения на тему воспитания юных в здешних Домах. Ты считаешь, что они должны сами искать себя и учиться бороться с трудностями. Но не всякий силен сразу и телом, и душой, и духом. И легче всего пробивается самое низкое из трех. Сильного духом и слабого телом ребенка задавят ещё у кормушки. Ты знаешь историю Лессарда, наследника Дома Сапфира? Наши бойцы вытащили его из развалин, где он должен был погибнуть в силу своего малолетства и беззащитности. И это спасение было не гратой, и не судьбой, а своеволием нашего капитана, который, вопреки всем правилам оставил ни на что не годного щенка на боевой эмке. И щенок нечаянно уцелел в той мясорубке, что царила тогда на Аннхелле. И теперь Локьё носится с ним, как с дарёным сапфиром. Дух — не первое, что движет нами. Чтобы он развился, надо хотя бы выжить.
Линнервальд вдруг вздохнул. Тяжело, как очень уставший человек.
— Ты говоришь верно, мальчик. Но у меня просто нет стольких истников, чтобы возиться с детьми. А сами они — как зверята. Да, мы бросаем их в воду и ждём, кто выплывет. Ты прав: мы — идиоты. Но ты пойми, что война между Империей и Содружеством закончилась меньше года назад. И закончилась она только здесь, на Юге. А ведь есть ещё Север, и умы самых сильных из нас заняты сейчас другим. Ты не понимаешь, как это трудно, когда у тебя под рукой не крейсер, а десятки населённых планет. И сеть причин вспухает не разноцветными огнями новых идей и мыслей, а кровью. Пролитой кровью. Люди не должны убивать друг друга. Но они убивают... А тебе рвут сердце брошенные на произвол судьбы мальчишки.
Он замолчал.
Дерен чуть приоткрыл глаза и смотрел, как по стенам комнаты, реагируя на эмоции регента, побежали багровые сполохи.
Он знал, что такое смерть. Очень хорошо. Так хорошо, как не пожелал бы никому.
— Но почему тогда эрцог Симелин тратит своё драгоценное время на такую пешку, как я? — спросил он.
— Да если бы я мог знать... — отозвался Линнервальд. — Со мной он говорить не станет. Я попробую встретиться с Локьё, он один имеет хоть какое-то влияние на Симелина, но это будет небыстро. Мне нужен повод.
Дерен кивнул и распахнул глаза, сбрасывая в один короткий выдох тяжёлый кокон ментальной защиты.
Так можно было бы бросить на пол оружие.
— А почему риск для владеющего техникой «хождения по паутине» возрастает в открытом космосе? — спросил он уже совсем другим тоном.
Дерен вот так же успокаивал капитана, переключая его на простые и понятные вопросы с тех, на которые нет ответа.
— Ты
