Мы сели у одной из хижин, перекусили печеньем и стали думать, что же нам делать. Мною заинтересовались местные дети, а потом одна семья предложила мне переночевать у них. Тарик решил поискать в соседней деревне своих далеких родственников, он расстроился, что мы попали в такую ситуацию, но я, напротив, обрадовалась возможности побыть в местной семье, познакомиться с людьми и немножко пожить деревенской жизнью. К счастью – или к несчастью – мимо проезжала даладала с футбольной командой, и нас подвезли до города.

По возвращении в Малинди Тарик был зол, ругал себя за то, что позволил мне оказаться в столь неудачном положении. Я заверила его, что все в порядке, но он помрачнел. В конце концов он усадил меня на бараза и заявил:

– Я больше не хочу тебя видеть.

Это было очень неожиданно.

– Почему? – оторопела я.

– У меня такое чувство, что все это плохо закончится, поэтому больше мне не звони. – И ушел.

Я чувствовала себя ужасно, поскольку дорожила нашей дружбой и не понимала, в чем дело.

Наутро меня разбудил его звонок. Я так и не узнала, что нашло на него в тот вечер. На мой вопрос он только сказал:

– Я передумал, – и заговорил о другом.

Тарик жил в темном и мрачном старом доме с потертой мебелью и приставными лестницами, соединявшими все три этажа. Его отец, которому исполнился восемьдесят один год, не спускался со второго этажа – диабет и болезнь Паркинсона почти полностью лишили его дееспособности, и ему нужна была помощь практически во всем. Целыми днями мистер Али сидел перед мерцающим телеэкраном, на котором мелькали красочные кадры индийских фильмов. Он мало говорил, но все понимал. Он находился в ловушке собственного неподвижного тела.

Мистер Али знал три языка: суахили, английский и арабский. Поговаривали, что некогда он был богатейшим человеком на Занзибаре. Он женился восемь раз, причем бывало, что на двух женщинах одновременно. Фейруз, его шестая жена, была первой красавицей на Занзибаре. Она родила мистеру Али первого сына – Тарика. Тарик оказался богат, красив и умен, ему прочили большое будущее.

В начале 1990-х Фейруз эмигрировала в Лондон со статусом политической беженки. Тарик же впоследствии жил в Кении, в городе Момбаса. После операции на глазу его отец онемел и больше уже не мог заботиться о себе самостоятельно, поэтому Тарик должен был вернуться домой, чтобы помогать ухаживать за ним.

Иногда я сидела с отцом Тарика, надеясь, что он все же что-нибудь понимает. Он почти не говорил, но однажды, имея в виду меня, неожиданно спросил:

– Где музунгу?

Тарик показал мне семейные фотографии – на одной, в рамке, он был еще совсем маленьким. Его отец – тогда еще тучный мужчина с бородой, в шляпе – казался очень религиозным. У них была странная машина – таких я не видела ни в одной стране.

На первом этаже дома, где теперь жила семья, оказались традиционные потолки из мангрового дерева и несколько диванов с рваной обивкой. В ванной была все та же дырка в полу, но с новым кафелем. Уборкой, стиркой и другими домашними делами занимались двое юных слуг – мальчик и девочка.

Младшая сестра Тарика Лейла оказалась элегантной девушкой высокого роста. Хотя день выдался жаркий, а кондиционера в доме не было, она ходила в длинном атласном платье и с множеством золотых украшений. Поверх всего этого она накинула на себя традиционное черное буи-буи, а голову повязала струящимся узорчатым платком. Она выглядела как модель с мусульманского показа мод.

У Лейлы был годовалый сын. Ее мужу оказалось уже за сорок, от первого брака, после развода, у него остались трое детей. Каждый день Лейла приходила с другого конца города ухаживать за отцом и приводила с собой всех четверых детей.

Сестра Тарика жила в другом доме, принадлежавшем семье, – в просторных апартаментах одного из монолитных зданий в Мичензани, сконструированных восточногерманскими архитекторами в социалистический период. На Занзибаре, где все было миниатюрным, и даже развалины дворцов представляли собой не более чем кучи щебня и камней, бесконечные многоквартирные комплексы овивали город, словно кольца многокилометрового удава. Эти дома выглядели огромным шрамом, рассекавшим землю.

Я спрашивала местных жителей, какого они мнения об уродливых многоэтажках, но они обычно отвечали:

– Квартиры там удобные, и людям есть где жить, поэтому в них нет ничего плохого.

Это мы, «чужаки», ценим историческое наследие и атмосферу экзотического места. Но в бедных странах блочные дома – это роскошь. Здесь не у всех людей есть такие удобства, как работающий водопровод, и не у всех домов крепкие стены.

…Тарик часто говорил, что Лейла хочет со мной поболтать. Пару раз он выходил из комнаты, и наступала неловкая тишина. Затем Лейла набиралась храбрости и произносила английское слово, которое знала лучше всего:

– Привет.

Приходил Тарик и спрашивал:

– Ну как, поболтали?

Лейла смущала меня своей загадочностью, но я старалась не обращать на это внимания.

Как-то утром Тарик оставил меня с Лейлой в гостиной за тарелкой пресных лепешек чапати, и я спросила, о чем она хочет поговорить. Она достала свою коллекцию хлопчатобумажных юбок канга, которые женщины носят дома или во дворе. (В наше время их изготавливают в Индии, но надписи на ткани по-прежнему делают на суахили.) Лейла объяснила, что некоторые канга надевают только на свадьбу, а на других содержатся мудрые высказывания, как веселые, так и грустные.

– Когда супруги ссорятся, муж не выходит из себя, а покупает жене канга, на котором написано то, что он хочет ей сказать.

Каждый вечер на Занзибаре и в разных частях Танзании пропадало электричество. На материке постоянно стояла засуха, и уровень воды для работы гидроэлектрической дамбы был слишком низок, поэтому в целях экономии электричество попросту периодически отключали.

Однажды, когда я в очередной раз пыталась вычислить занзибарское время и вникнуть в график включения электричества, мне позвонил Тарик и сказал, что пора пойти послушать «Икхвани Сафаа». Когда мы добрались до места, электричество наконец-то дали. В зале включили свет, и послышалась музыка. Я пришла в восторг, когда музыканты заиграли мою любимую песню, под которую я часто танцевала со времени знакомства с Фаридом в оазисе Сива. Я узнала, что эту песню специально для клуба сочинил Али Абдулла Буайша – сын основателей «Икхвани Сафаа». Песня, известная под названием «Афкари» («Мечты»), была написана в 1957 году, она стала первой созданной на Занзибаре композицией в стиле башраф. Это классический стиль, в котором исполняют музыку в арабском мире и в Турции. Многие исследователи считают, что он зародился именно в Турции.

Через полвека после создания песни я часто слышала ее по радио. Иногда она доносилась из окон старых домов. В 1952 году Али Абдулла Буайша сочинил для «Икхвани Сафаа» первую песню на суахили, она называлась Шаба («Бронза»). Песня предостерегала людей от чрезмерного увлечения материальными ценностями. В 1964-м Али бежал в Дубай – до него дошла информация, что он попал в список смертников нового правительства.