– Не жалуюсь. Тысяч по десять-двадцать за вечер собираю. Иногда – больше.

– Реально? – Против воли пришлось стать серьезным; умножил десять на тридцать, получил триста тысяч…

– А что? Партия – пять тысяч. Пара-тройка партий, и можно отдыхать-куражиться.

– Хорошее слово – куражиться. Я его когда-то тоже любил употреблять… И как тебя зовут?

– Алла.

Я назвал свое имя и предложил выпить водки.

– Водку я потом выпью, – спокойно сказала она. – После секса.

– С кем секса?

– С тобой.

Я глуповато хохотнул и выпил один, запил томатным соком.

…Она действительно оказалась уникальным существом. Закончила девять классов, и с тех пор нигде не училась и не работала. С пятнадцати лет кочевала по бильярдным залам, выигрывала, получала денежки. Иногда партейку и проигрывала, но не заражалась азартом, – если видела, что человек явно сильнее, уходила. Впрочем, случалось, проигрывала специально, чтобы завлечь соперника, заставить его поставить не пять, а пятнадцать тысяч.

Во многих бильярдных у нее были знакомые маркеры и охранники, которые в случае напрягов или большого выигрыша, уводили ее в служебное помещение, а потом выпускали на улицу через служебный ход. Но прибегать к помощи посторонних, как она говорила, приходилось редко – к выигрывающим девушкам мужчины относились снисходительно, проигранное отдавали легко, да и она делала вид, что ее выигрыш случайность, удивившая и ее саму. Получив деньги, Алла перебирала их, якобы не веря счастью, незаметно брала свой кий и исчезала из бильярдной.

Жила она в районе Чистых прудов, в доставшейся от бабки квартире. Количество комнат я за месяц с лишним нашего общения так и не сумел подсчитать. Дом был старинный, может, начала девятнадцатого века, в квартире Аллы в те времена обитал, скорее всего, какой-нибудь высокопоставленный чиновник.

Мне нравился зал, а вернее – зала, – огромная, с длинным обеденным столом и галереей под потолком. На галерею вела лестница, и там, наверху, было несколько комнат. То есть квартира у нее была двухэтажная.

Я все допытывался, хотя и не очень навязчиво, сколько она за такие апартаментищи платит по коммуналке, одна ли здесь прописана. Поверить в то, что обычная девка может легально занимать такую площадь, было сложно. Я, по крайней мере, так до конца и не поверил.

На мои вопросы Алла отмахивалась, словно я спрашивал о полной ерунде:

– Квартплата меня не напрягает… Фигня это… Понимаешь, у потомственных москвичей обычно очень много вариантов…

– Каких вариантов? – прикинувшись дурачком, пытался уточнить я.

– Всяких. В том числе и насчет жилья.

Ей, видимо, больше нравилось ощущать себя хозяйкой таких хором, чем собственно находиться в них. Большую часть времени она проводила в небольшой, ближайшей к туалету и ванной комнате, современно отделанной, с телевизором-плазмой, свежей мебелью, широкой кроватью. В других же стояли какие-то фанерные шкафы и тумбочки, мутные трюмо; все темное, древнее, пыльное…

Меня поражало ее здоровье. Почти каждый вечер она пила, ночью курила траву, иногда жуткий гидропоник, а на следующее утро (для нее утро наступало часа в два дня), нюхнув кокса, становилась бодра и готова к новым походам по бильярдным. Играла отлично. Невозможно было поверить, что накануне еле стояла на ногах или же вовсе валялась в отрубе. Готовясь к сложному удару, она изгибалась, как какая-нибудь циркачка, руки ее были тверды, взгляд цепок; я, разбитый похмельем и усталостью, стоял поодаль с бокалом спасительного пива и любовался.

Сексом могла заниматься бесконечно. За сутки затаскивала меня в постель (или в клубный туалет) раз по восемь. В итоге эта ее неутомимость стала причиной нашего расставания. Я был абсолютно честным, когда говорил, что она меня «затрахала», – это было именно так.

Ее главным, да и, кажется, единственным жизненным принципом был такой: от каждого дня нужно брать по максимуму. И она брала.

– Все люди – враги, – утверждала она, наверняка неосознанно повторяя название известной некогда книги. – Это не стоит декларировать на каждом шагу, но это нужно постоянно помнить. Стоит раскрыться – и получишь прямой удар. Никому не нужно верить, ни перед кем нельзя раскрываться.

– А передо мной? – спрашивал я, лежа в кровати после очередного секса-боя.

– А что – перед тобой? Ты – один из многих вокруг. Просто судьба нас взяла и подвинула друг к другу, и вот мы рядом. А потом так же разбежимся и забудем друг о друге.

В тот момент это казалось мне диким:

– Но ведь наше знакомство произошло не просто так. Судьба, как ты выражаешься, подвинула нас не просто так. Может, затем, чтобы мы были вместе.

Нет, вообще-то я понимал с первого дня, что вместе мы долго пробыть не сможем, но слышать это от девушки (хоть и девки) было как-то унизительно. Словно я не человек, не мужчина, а нечто подсунутое ей для временного удовольствия.

– Вместе, – усмехалась она. – Понимаешь, ни с кем нельзя быть вместе больше пары месяцев. Потом начинаются обиды, выяснение отношений, какие-то обязанности. Тебе это надо? – Она соскакивала с кровати, голая, крепкая, без лишних жиров в свои двадцать восемь лет, будто каждый день занималась на тренажерах, и доставала из ящика стола баночку с кокаином; оглядывалась на меня. – Тебе сейчас хорошо?

– Да, неплохо.

– Вот. А потом станет хуже.

Я раздражался:

– И разве тебе никогда не хотелось постоянного человека? Полюбить, выйти замуж, ребенка родить?

– На хрен, на хрен. Я знаю, что это такое. Насмотрелась по жизни.

И однажды призналась:

– В двадцать три года я пошла на стерилизацию. Чтоб навсегда. Детеныш мне не нужен ни при каких обстоятельствах.

– Но тебе будет сорок лет, пятьдесят. Ведь тогда на стены полезешь одна!

– А кто сказал, что я буду жить до пятидесяти? – очень спокойно спросила она и посмотрела на меня своими полуприкрытыми умными глазами так, что по спине побежал мороз.

Спорить с этим взглядом было бесполезно…

Помимо кокса, который Алла внюхивала в себя почти каждое утро (я присоединялся изредка, опасаясь привыкнуть), немалую дозу агрессивной бодрости давал ей рэп. Попрыгав на мне, приняв в себя очередную порцию бесполезного семени, она включала Эминема и начинала, пританцовывая, ходить по комнате, голая и прекрасная, впитывая очередной рассказ о гребаной жизни или о нелюбимой матери, о стерве-жене, о родной, но чужой дочке… Я мысленно переводил:

«А, посмотри на папочкину дочурку. Это твой папочка, малышка. Маленькая соня… Вчера я сменил тебе подгузник, вытер тебя и посыпал присыпкой. Когда ты успела так вырасти? Не могу поверить, что тебе уже два года. Папочка так тобой гордится… Сядь. Если ты еще раз шевельнешься, я вытрясу из тебя все дерьмо…»