Дубровина, «либеральные мечтания», это желание, несомненно, разделялось Александром I[468].

Возможно, начало противоречивых отношений между царем и российским дворянством относится к ранним годам правления Александра I, а именно к необычной встрече царя с Наполеоном в Тильзите в Восточной Пруссии летом 1807 года. Как мы увидим, его итогом, к удивлению петербургского двора и тревоге знати, стало обязательство Александра I поддержать Францию и ее наполеоновский проект. Однако свидетельство того, что не все было хорошо в отношениях между Александром I и российской знатью, можно найти и в собрании документов того времени, опубликованном в Лейпциге в 1880 году.

Среди них недатированное письмо царю от некоего Мордвинова. Хотя это никогда не подтверждалось, вполне возможно, что это был адмирал Н. С. Мордвинов. В любом случае он рисует очень мрачную картину тогдашнего состояния и международного положения России. Мордвинов говорит Александру I, что моральный дух в армии, на флоте и на государственной службе низкий: «Вот, Государь! ужасное, но верное изображение нашего положения. Государство достигло почти до верху возможного несчастья: но средство к поправлению всего еще в ваших руках». Мордвинов призывает Александра обратиться к дворянству за поддержкой:

Положитесь более всего на дворянство, на сию твердую подпору государства, на сие сословие, которое себе поставляет единым преимуществом проливать кровь за отечество, признавать государя своим покровителем и гордиться его доверенностью. В се-то взаимной доверенности государя к дворянству и дворянства к государю найдете Вы надежные способы соединить членов правления, наполнить их одним духом и стремлением к одному предмету[469].

Здесь Мордвинов вторит настроениям Карамзина, выраженным в его записке «О древней и новой России», где он цитирует изречение Монтескье из его трактата «De l’esprit des lois» («О духе законов», 1748): «Point de Monarque, point de noblesse; Point de noblesse, point de Monarque»[470]. Карамзин подчеркивает, что роль и цель потомственного дворянства состоит в том, чтобы дать царю надежную когорту хорошо образованных людей для выполнения тех функций, которые необходимы для поддержания государственного порядка. И хотя он признает, что «самодержавие есть Палладиум России», он также утверждает, что «из сего не следует, чтобы Государь, единственный источник власти, имел причины унижать Дворянство, столь же древнее, как и Россия»[471].

Симбиотические отношения между царем и дворянством аналогично подчеркивает князь Н. Г. Вяземский, губернский предводитель дворян Калуги. Вяземский, писавший после поражения Наполеона, противопоставлял соответствующий опыт французской и русской знати и пришел к выводу, что «опора и надежда дворянства — престол, а ограда и твердость престола — научают паче всякого умствования: во Франции не стало дворянства, — она пала; в России оно было, — и Россия восстала (против Наполеона), восторжествовала и блаженствует!»[472]

Утверждение Вяземского предвосхищает мнение Александра Пушкина в его «Заметках о русском дворянстве» (1830) о наследственной природе дворянства как лучшей гарантии его независимости: «Противоположное неизбежно явится средством тирании или скорее трусливого и дряблого деспотизма»[473].

Александр I и Наполеон в Тильзите: реакция в России

В июле 1807 года разразился первый серьезный кризис в отношениях Александра I с дворянством. Это проистекало из его неуместной уверенности в двоих людях: Наполеоне и Сперанском. Этот кризис достигнет кульминации в 1812 году, когда последний будет уволен в марте, а Великая армия приостановлена при Бородине в сентябре. Для дворянства отношения Александра I с Наполеоном и Сперанским отражались соответственно в постыдном унижении, которое принес Тильзитский мирный договор, и в реальной угрозе широкомасштабных социальных и политических реформ, которые, по их мнению, могли иметь крайне нежелательные последствия для дворянского сословия и Российской империи в целом.

Личные переговоры двух императоров проходили на «нейтральном» плоту, пришвартованном посреди реки Неман, недалеко от восточной границы Пруссии с балтийскими провинциями России. Их исход стал переломным в отношениях между Александром I и российским дворянством. Первая встреча состоялась 25 июня 1807 года, после чего последовали почти две недели дальнейших частых разговоров, пока императоры не разошлись 9 июля. Это была необычная обстановка для ключевой «встречи на высшем уровне», которая сопровождалась «декларациями о дружбе, рукопожатиями, объятиями, фантастическими проектами совместных завоеваний», и все это сводилось к едкому вердикту Франсуа-Рене Шатобриана, выдающегося литературного гения Франции того времени, что Тильзит был не более чем «отсрочкой ненависти»[474]. Было ясно, что к лету 1807 года Наполеон взял верх. Его Великая армия одержала ряд побед над прусскими и/или русскими войсками при Ульме, Аустерлице, Йене, Ауэрштадте и Фридланде, а его войска заняли Берлин и Варшаву. Превосходство положения Наполеона отразилось в условиях, на которые согласился Александр I, и в реакции на них российского общества.

Уступки, полученные Наполеоном от царя, включали согласие России присоединиться к континентальной блокаде Британии, начатой Наполеоном в 1806 году, если к следующему 1 декабря попытки Александра посредничать с Лондоном потерпят неудачу; предоставить Франции владение Ионическими островами и большей частью побережья Далмации; вывести русские войска из Дунайских княжеств. В свою очередь, в то время как польские владения России должны были быть признаны российскими на неограниченный срок, вся прусская и австрийская Польша должна была быть объединена в единое новое государство — Великое княжество Варшавское.

Когда ее условия стали более широко известны, сделка, которую заключил Александр I с Наполеоном, стала настоящим потрясением как для знати, так и для российского общества в целом. Лишь недавно в каждой церкви страны провозглашалось, что Наполеон является великим предателем христианской веры, «зверем апокалипсиса» и врагом рода человеческого. Это было еще свежо в умах людей[475]. Широко распространенное недоверие, вызванное Тильзитом, имеет явные исторические параллели со столь же внезапным разворотом в ХX веке, представленным пактом Риббентропа — Молотова о ненападении, который в августе 1939 года привел к столь же невероятному и столь же злополучному союзу между Сталиным и Гитлером.

Послы теперь сообщали в своих депешах из Санкт-Петербурга слухи о готовящемся свержении царя в России и других угрозах престолу. Причина брожения была напрямую связана c политикой Александра I по умиротворению Наполеона. В депеше от 28 сентября 1807 года ко двору короля Густава Адольфа IV шведский посол барон (впоследствии маршал) Курт де Стединг описал ситуацию в России как безнадежную: «Неудовольствие против императора все возрастает, и на этот счет говорят такие вещи, что страшно слушать». Донесения Стединга пользовались большим уважением в Стокгольме из‐за его глубокого знания дипломатического корпуса Санкт-Петербурга (он был близким другом посла Сардинии Жозефа де Местра) и российской бюрократии, а также из‐за личного расположения, которым он пользовался при российском