Женщина, сидевшая рядом, долговязая, с двумя горестными, залегшими над тонкими обветренными губами складками, вопросительно и раздраженно уставилась на нее. Шурша одеждой и сумками, то же самое проделали остальные.

Повинуясь молчаливой команде десятков напряженно следивших за ней глаз, Самоварова встала и быстро зашла в кабинет.

Дверь моментально закрылась.

В просторной комнате сильно сквозило из приоткрытого, без занавесок, окна.

Завывавший на улице ветер успел накидать подгнивших листьев на грязный, затоптанный мокрой обувью, паркетный пол.

За единственным столом, похожим на ее рабочий стол в отделении, сидела рослая женщина и что-то сосредоточенно записывала в толстенной, похожей на бухгалтерскую книге.

Женщина прервала работу и подняла голову, обмотанную пуховым платком.

Это была Галина.

От образа Кармен осталась лишь бордовая, в виде розы брошь, небрежно приколотая на растянутый серый свитер.

Взгляд Галины был обращен внутрь себя. Но вдруг, словно подавая некий тайный знак, она кивнула.

И тут – так внезапно, что Варвара Сергеевна успела это лишь констатировать, – что-то внутри нее воспряло, воспылало огненным цветком и перенесло ее во власть одного апрельского дня.

Молодой игривый ветерок вселял надежду, птичий щебет загадывал загадки, а взгляды прохожих были добры и лучисты. В тот день полковник Никитин дал ей понять, что испытывает к ней нечто большее, не умещающееся в рамках банального служебного романа.

Этот день прокрутился перед глазами и исчез, как фильм о счастье, который так и не вышел в эфир.

– Я должна была стать женой полковника и ждать его всегда… С войны, на грани жизни и смерти, на ничейной земле между боями, – неожиданно призналась Самоварова.

– Хм… – усмехнулась Галина. – Это в другом кабинете, там иллюзии раздавали. Позднякова Вера Леопольдовна, но она погибла. Инфаркт, прямо на рабочем месте. Здесь это не редкость, работа у нас нервная…

Самоварова, густо покраснев от внезапно нахлынувшей и, как оказалось, совершенно напрасной откровенности, затеребила в руках сумку и робко спросила:

– А что же здесь?

– Здесь группа разбора.

– И что я должна вам рассказать? С чем вы готовы разобраться?

Галина снова усмехнулась.

В ее глазах плавали колючие льдинки, и все ее красивое лицо, весь ее облик, вызвали у Самоваровой жгучее отторжение.

– Про козлину вашего, что еще вы можете мне рассказать?! Мы посовещаемся с коллегами, и если ситуация неоднозначна, позовем присяжных, тогда и вынесем решение.

– Но про кого конкретно?

– А, их же много было… Ну да, типичная история, тем более для ваших лет. Про какого хотите! Для каждого типа предусмотрены свои наказания.

Видя, что Самоварова, явившаяся сюда неподготовленной, пребывает в полнейшем замешательстве, Галина встала из-за стола и подошла к висевшей на стене таблице.

Таблица состояла из четырех квадратов, каждый из которых был поделен по диагонали надвое.

В левом верхнем треугольнике было написано «Король», под чертой – «Жестокий отец», во втором квадрате шли «Гермес» и «Аполлон», правый верхний квадрат принадлежал «Воину» и «Мастеру» и последний, правый нижний – «Учителю» и «Черному магу».

– Ну что, выбирайте, кого разбирать будем. Только быстро! Видели, сколько еще там народа за дверью? И все жаждут успеть сегодня.

Варвара Сергеевна, изучая таблицу, тщетно пыталась хоть что-то понять.

– Женщина, да не мешкайте вы, о других подумайте. Вы что-то про полковника оборонили, так это очевидно «Воин». Его разбирать будем?

Самоварова молчала.

– Женщина, дорогая! Имейте вы уважение к моему и своему времени! Что он? Врал вам? Врал жене? Может, к аборту подтолкнул? Или оставил одну в отчаянье?

И тут Варваре Сергеевне стало совсем не по себе.

В этой колючей комнате было хуже, чем в морге, где в силу служебной необходимости ей приходилось бывать столько раз.

Она, конечно, поняла: группа разбора наказывает эти мужские архетипы, растворившиеся в тысячах живых мужчин. И после процесса у пострадавшей непременно заберут что-то ценное…

Не просто ценное, но неповторимое, из чего позднее сварганят свои медовые истории создатели фильмов и книг либо положат в основу пошлейшей песенки.

И Варвара Сергеевна, к своему великому облегчению, проснулась.

* * *

Анька явно улавливала, что мать вовлеклась в какое-то движение, природа которого ей была неизвестна.

Но поскольку придраться было не к чему, дочери только и оставалось, что играть в молчанку, испытывая глухое раздражение, которое лишь усиливалось, наталкивалось теперь не на безучастность к происходящему (как было долгое время), а на типичную для матери сдержанность.

В тот день, когда Самоварова обнаружила в доме Валерия Павловича то, что ей не надо было видеть, обед и разговор у них не задался.

Не найдя в себе ни сил, не желания оставаться в обществе друга, Варвара Сергеевна сослалась на неотложное дело и спешно покинула квартиру, оставив Валерия Павловича недоумевать и огорчаться.

Получилось так, что нелепая бумажка обнажила ее истинное отношение к ситуации – Варвара Сергеевна по-настоящему влюбилась.

С тех пор (а прошла уже почти неделя) Самоварова игнорировала сообщения и звонки Валерия Павловича.

Продолжая лгать дочери и закрывшись от Валерия Павловича, она ругала себя за глупость и незрелость поведения, но ничего не могла с собой поделать.

Впервые отношения, которые так стремительно и беззастенчиво вторглись в ее грустную, но понятную жизнь, не были утяжелены дополнительными обстоятельствами, долгом или работой. И не надо было лукавить перед самой собой: возможность выходить у Валерия Павловича в интернет стала для нее просто поводом, ведь всю необходимую информацию она давно получила.

Вокруг нее все оставалось таким, как всегда: тихое Анькино пьянство по вечерам, завтраки, приправленные скрытым и явным раздражением, кошки, ценные тем, что не умеют говорить, задумчивость в сигаретном дыму, воришки-голуби за окном и груды книг, чтение которых Варвара Сергеевна почти забросила, потому что на любом размышлении автора спотыкалась, непременно примеряла к своей жизни и надолго уносилась мыслями из книжного мира в до боли знакомый, но столь же нереальный.

Зато грязь, которую Варвара Сергеевна обнаружила в своем доме, потихоньку стала отступать.

Уборкой она занималась несколько дней.

Простые движения помогали поддерживать относительное равновесие внутри.

По вечерам же утомленная Самоварова старательно укрывалась от простреливающих взглядов дочери и стремилась лишь к одному – поскорее заснуть.