Глупо, да…

Пусть глупо!

Для него – глупо, для нее – еще глупее.

Но разве не глупо тратить остаток жизни на дурацкие игры, в которых обе стороны заведомо проиграют?

– Галь, почему тебе необходимо подо все подводить какую-то базу? Почему ты не можешь просто жить?

Бабуля, которую кочевая жизнь между двумя домами давно порядком измотала, в последнее время не умещалась в границах своей обычной сдержанности.

А может, взвинченность, вновь возобладавшая в поведении внучки, как болезнь, оказалась заразна.

Пытаясь унять дрожь в руках, Галина готовила субботний завтрак.

Мигель сегодня работал.

Он работал и вчера, как обычно, допоздна.

А когда пришел, скинул в коридоре куртку и ботинки, поспешил вначале в душ и только после этого, явно не справляясь с ролью счастливого семьянина, явился на кухню отужинать.

Пока он плескался в ванной, Галина проверила карманы – запароленный мобильный он предусмотрительно взял с собой.

Все эти признаки со всей очевидностью свидетельствовали, что ее опасения имели под собой реальную почву.

Засыпая, он сказал, что в воскресенье будет дома, и предложил всей семьей пойти на прогулку в парк. Не прошло и пяти минут, как, спокойный и безразличный, отвернув от нее голову, он провалился в сон.

Галина, намытая и надушенная, одетая в длинную шелковую сорочку, жадно втянула носом воздух.

Включила ночник.

На губах Мигеля застыла счастливая и нежная улыбка, еще одно свидетельство его интереса совершенно к другой женщине…

Она посмотрела на свои пальцы с коротко остриженными (гигиена!) ногтями, затем перевела взгляд на его длинную, с рельефно выступавшими артериями шею.

Под балдахином, в углу, заворочался в своей кроватке маленький Лу…

– Что значит – подвожу базу?! Меня давно уже угнетает все, что здесь происходит. В этой коммуналке каждый существует словно сам по себе.

– Мы заметили, – бросила через плечо мать, помешивая суп, который готовила для дневного кормления Лу. – Никто не заставлял тебя бросать Родиона и кидаться на первого попавшегося пустого человека. Так хоть семья была полноценная… И база в виде штампа в паспорте.

Усилием воли Галина заставила себя промолчать.

Эту песню в различных вариациях она слышала уже не раз.

Мать уменьшила огонь под кастрюлькой и присела к столу.

Ковырнула омлет, поморщилась:

– Остыл…

Натянутая струна лопнула.

– Остыл?! То есть тебе приготовь, под нос поставь, накупи продуктов, а для начала заработай на них, и ты еще чем-то недовольна?!

Бабуля, допивавшая второй кофе, прижала руки к вискам.

– Вот видишь, мама, до чего ее довел этот пустой человек. Вспыхивает теперь из-за каждого пустяка.

– Да подождите вы! – Бабуля растирала виски и старательно подбирала нужные слова. – Галя, то, что я сейчас скажу, продиктовано большим жизненным опытом, так что, прошу, выслушай, прежде чем снова орать…

Со своими нужными словами она опоздала лет на двадцать.

Или на тридцать.

– Гос-с-с-поди! Опытом чего? Того, что деда со свету сжила молодым? Или того, что мать моего отца объявила шизофреником, отвернулась от него, а он взял и во Францию уехал, где, прежде чем случайно помереть, пожил в свое удовольствие с новой семьей?

– Да что ты знаешь… – И мать, крутанув ручку плиты так, что она чуть не отвалилась, снова упала на стул.

– Галя, присядь сама хоть на минуту! – твердо сказала бабуля.

Галина машинально опустилась на краешек стула рядом с матерью.

Будто каменная глыба, энергия матери обрушилась на нее всей своей тяжестью, вызвав ответную реакцию протеста.

– Да что ты все из себя изображаешь?! Будто пашешь в три смены у станка! – Галина снова вскочила. – Сами-то всю жизнь с кем-то по углам обжимались, да хорошо еще, если хоть так!

– Галя! – Бабуля все еще пыталась ее урезонить. – Опыт дает мне право… Если уж тебе детей недостаточно, если ты без мужиков прожить не можешь…

– Хотя бы научись их использовать! – закончила фразу мать.

– Да что вы можете знать про мужиков, про отношения, про секс, черт побери? Живете всю жизнь в плену у стереотипов. Дальше своих клетушек мира не видите. Какая же Олька молодец, что от вас сбежала… Мне хорошо с ним, понятно? Да, с этим пустым человеком мне упоительно заниматься любовью! Вы-то небось забыли, что это такое…

И, тут же зарыдав, под градом неразличимых слов, летевших ей вслед, Галина выскочила из кухни и побежала в спальню.

Достала из тумбочки початую бутылку коньяка.

Лу еще спал, раскинув руки, с бисеринками пота на крошечном носике.

За руль ей все равно сегодня не садиться, машину забрал Мигель, сказал, что так быстрее закончит с делами, мол, выходной, больших пробок в городе нет.

Чтобы не возвращаться на кухню, Галина принесла стаканчик из ванной.

Отвращение к себе и ко всему вокруг переполняло ее до краев, давя его, как горькую ягоду, она одним махом выпила полстакана.

Стало потихоньку отпускать.

Разуваев обещал ей помочь кое в чем.

«Ладно, – сказала себе Галина, – если окажется, что все это – мои фантазии, рожденные прежним негативным опытом, я не стану больше глушить свои страхи, а еще… в церковь схожу, покаюсь!»

Обиженные мать с бабкой, простившись только с Катюшей (которая с утра сидела в наушниках у компьютера и, кажется, даже не позавтракала), укатили домой.

Через полчаса разгоряченная Галина уже гуляла в парке с маленьким Лу.

Коньячное тепло разлилось по телу, и все ее жесты сделались слегка жеманными.

Многие встречные мужчины задерживали на ней взгляд, привлеченные ее статью и задумчиво-блуждающей улыбкой.

Истерику сменило чувство вины перед близкими, и, чтобы прогнать неприятные мысли, Галина принялась препарировать своих родных.

Мать ее раздражала много больше, чем бабка.

Ленивая, эгоцентричная и несдержанная, она всегда принимала сторону того, кто был на тот момент сильнее.

Бабка оказалась решительнее и мужественнее отца, образ которого почти стерся из Галининой памяти, но так и не исчез, превратившись в какой-то невнятный и неразрешимый вопрос.

Неужели после развода мать ни разу не попыталась изменить свою жизнь?

Она ведь была красива, образованна.

Она и оставалась такой, но была совершенно невыносимой во всех формах взаимодействия с окружающим миром.