кого расстреливали, вешали, сжигали заживо, бросали в пропасти… Короче говоря, восставший, вооруженный, закаленный в боях и походах, гордый, веселый народ…

— Мы здесь, товарищ Тито, мы еще здесь! Напрасно кровавые палачи грозили, что нам на рождество одного петуха на всех хватит! Пусть придут сейчас, поглядят, сколько нас под твоими знаменами! Нам и вправду хватит одного петуха, вот этого, красного, на нашем развевающемся знамени!

Затем товарищ Тито произнес речь, и голос его громко звучал в торжественной снежной тишине, а краинские герои, его воины, внимательно слушали его, слушали заплаканные матери и нахмуренные отцы, веселые девушки, непоседливые девчонки и восторженные мальчишки, тайно мечтавшие о том, чтобы сбежать из дома в первую бригаду, которая с песней пройдет через их село.

А когда Верховный главнокомандующий закончил свою речь, захлопали винтовки, затрещали пулеметы, точно начался настоящий бой, хотя на этот раз все стреляли в воздух. Напрасно командир дивизии, суровый Шоша, грозно сверкал черными глазами и кричал, чтобы бойцы прекратили стрельбу. Ничего нельзя было поделать.

— Да оставь ты их, краинцы без стрельбы не могут веселиться, — с добродушной улыбкой бросил ему Коста, который командовал этими героями во время штурма Бихача. — Они захватили у врага много боеприпасов, и теперь им никто не сможет запретить выпустить в небо несколько сотен пуль. Пускай палят.

А когда началось народное гулянье и пронесся слух, что сам товарищ Тито танцует козарское коло, все высыпали на полянку перед деревенской церковью, где стремительно кружилось веселое коло, к которому присоединялись все новые и новые люди, и живая цепь человеческих рук росла и росла без конца и края.

Джураица Ораяр подлетел ко мне и Лияну и, едва переводя дыхание, выпалил:

— Ох, что там делается, эта девчонка пляшет рядом с товарищем Тито!

— Какая еще девчонка?

— Мрвица! Скачет и кружится, бесстыдница, будто перед ней простой взводный из омладинской роты.

— Ничего, Джуро, в коло каждый может плясать с кем угодно, — рассудительно успокаивает его Лиян. — Иди-ка лучше и сам с ней спляши, она же тебе шарф подарила.

— А что, дядя Лиян, и пойду! — весело сверкнул глазами паренек. — В коло, к сверчкам, как сказал бы дедушка Дундурий.

Джураица побежал на поляну, пробираясь сквозь толпу, а Лиян засунул руку в свою сумку, из которой торчала голова петуха бабки Мики с франтовским гребнем, достал оттуда плоскую бутылочку с ракией и, блаженно улыбаясь, сказал:

— Такую мы с тобой еще не пили. Это дядя Джураицы принес. Говорит, сварена из какой-то ягоды, вроде черешни, руньгуза называется. Руньгузовая, значит, ракия. Эх, чего только люди не придумают.

Хорошенько прочистив горло руньгузовой ракией, мы с Лияном решили подойти поближе к пляшущим, чтобы посмотреть, что там выделывает наша веселая Мрвица.

— Эх, Мрвица!

Через много лет, узнав, как погибла Мрвица на станции в Боснийской Крупе, сел я однажды вечером за свой рабочий стол, вспомнил тот славный день, проведенный в Сербской Ясенице, и в память о милой девушке написал рассказ «Мрвица защищает командующего».

Рассказ, правда, получился несколько бессвязный, но что поделаешь! Лучше уж какой есть, чем никакого.

«Невысокая девушка, некрасивая, с чуть кривым ртом, всегда и со всяким готовая поспорить о чем угодно, торопливо готовится к торжеству. Завтра, в канун рождества, на смотр в Ясенице приедет Верховный главнокомандующий Тито.

— Иду на смотр, иду в Ясеницу! — напевает она, ероша на ходу волосы своему маленькому брату, и летит дальше, толкая детей и опрокидывая табуретки.

— Сегодня наша Мрвица никого не видит. Радуется, что завтра в Ясеницу пойдет, — добродушно корит ее вечно мерзнущая тетка, которая сидит у очага, осторожно поджав свои толстые ноги, чтобы девушка не налетела на них и не толкнула бы ненароком в огонь.

А Мрвица в широкой развевающейся юбке уже бежит на улицу, держа в руках размокший и разорванный опанок. Она показывает его деду, который во дворе собирается поджарить на костре поросенка.

— Дедушка, почини мне потом опанок. Мы завтра утром с ребятами в Ясеницу пойдем.

— В Ясеницу? А на что тебе в Ясеницу? — спрашивает дед, пытаясь с помощью пучка соломы разжечь огонь под поросенком, помещенным на вертеле между двумя рогульками. Он так поглощен своим занятием, что даже не смотрит на девушку.

— Туда Тито на военный праздник приедет. Парад будет. Вот мы и идем.

— Эх ты, дурочка, кто это тебе наговорил? Какой там Тито. Была ему охота ездить к нашему Грмечу.

— Ей-богу, приезжает. Разве ты не слышал?

Солома неожиданно вспыхнула и опалила старику волосы. Хмурясь и потирая обожженное лицо, он стал ее ругать:

— Как же, жди, приедет он сюда, разве что специально на тебя посмотреть. Ясеница это тебе не Косово, Прилеп или еще какое геройское место, чтобы туда такие герои приезжали. Ты думаешь, у него есть время на таких криворотых, как ты, глядеть?

— А почему бы ему и не приехать? Ты думаешь, он зазнался и на сирот и глядеть не захочет? Он за сирот-то как раз и воюет.

— Сейчас вот я тебе покажу сирот, всыплю хорошенько по заднице. Ишь какая выискалась, — сердится дед, — она, видите ли, знает, за что он воюет. Может, он тебе исповедовался?

— А вот и приедет, а вот и приедет! — прыгает вокруг деда упрямая девчонка, еще больше кривя рот от обиды. — В Бихаче же он был, почему бы тогда…

Старик нетерпеливо прерывает ее:

— В Бихаче! Бихач совсем другое дело, про него и в песне поется. Я еще меньше тебя был, а уже слышал песню про Бихач:

Сон приснился красавице Анне,

Славной дочери бана бихачского,

Будто Бихач в тумане сокрылся… —

Умиляясь старой песне, дед уже не так сердито продолжает: — А где ты слыхала, чтобы про Ясеницу в песне пели? Ха, Ясеница! Тоже мне нашла место!

— Не поют, так завтра будут петь! — защищается упрямая внучка, на что изумленный дед оставил своего поросенка и поднял седые брови:

— Ишь какая умная!

Перед маленькой террасой на фронтоне ясеницкой начальной школы по размокшей дороге марширует бригада за бригадой. Тихо и торжественно летят пушистые хлопья снега, мерно и четко печатают шаг колонны.

— Помните, братья, с чего мы начинали, а теперь смотрите, какая армия, какое оружие, так бы, кажется, и заплакал от радости! — взволнованно восклицает дед Мрвицы и привстает на цыпочки, чтобы лучше видеть из-за чьего-то мокрого плеча. Настроенный на торжественный лад, он снял свою высокую шапку из козьего меха, и снежинки, опускаясь на его седые волосы, быстро тают и шевелятся, как живые.