Вачконя, стоявший, у двери, только воздел к потолку руки, словно обращаясь к какой-то всемогущей силе, и возопил голосом праведника, которого сжигают язычники:

— Меда?! Господи, чего от меня еще потребуют в этом доме?! Уже три дня, как у меня нет ни ячменного зернышка для лошадей, а этот еще меда требует!

— Ладно, ладно, Джура, поскреби там у себя по сусекам, у тебя там и птичьего молока найти можно, — начал увещевать его командир. — Знаю я своего Джуру.

— Что же это у меня за судьба такая несчастная, что я должен медом потчевать всякого, кто на пуховых перинах воюет, — свирепо косится на меня интендант и яростно добавляет, обращаясь к своему приятелю Луяну: — Я бы всех этих бездельников на первом же дереве перед штабом вздернул, чтобы другим неповадно было.

— Неужели и нашего Бранко, нашего славного бойца из-под Грмеча? — хитро щурится Луян, неизменно пребывающий в самом безмятежном расположении духа.

— Его первого! — непримиримо заявляет Вачконя а выскакивает за дверь. Через четверть часа он возвращается, веся в руках большой глиняный горшок, в котором, казалось, было не меньше килограмма меда. Он ставит горшок на кровать рядом со мной и обреченно говорит:

— Вот тебе горшок, а вот ложка — наворачивай! Грабьте меня, ешьте мое мясо, пейте мою кровь!

Оказалось, что горшок был почти пустой, но на стенках его еще оставался мед. Как раз то, что мне нужно! Какое удовольствие есть из полного горшка? Никакого! Совсем другое дело соскребать засахарившийся мед со стенок! Кажется, будто я снова вернулся в детство и снова вылизываю крынку из-под сметаны, которую мать, расщедрившись, отдала в мое распоряжение.

Я засучил рукава, взял деревянную ложку и с рвением принялся за дело. И вот тут, как наело, в самый неподходящий момент в дверях появляется комиссар дивизии Илия Дошен, который обходил расположение.

— Скребешь? Ну скреби, скреби! — говорит он злорадно с самого порога.

Я оказался первым, кого он увидел в доме, чтоб ему пусто было. Даже своего ближайшего соратника не заметил, Славко, самого молодого командира дивизии во всей восставшей Югославии. Ну конечно, ему важнее этот мой горшок, да какой там горшок, драгоценный сосуд из пещеры Али-Бабы.

— Вот проклятый Вачконя, подвел меня под монастырь!

Словно тоже вспомнив арабские сказки, Дошен мне очень серьезно советует:

— Знаешь что, приятель, лучше всего тебе залезть в этот горшок и изнутри его хорошенько облизать.

Это было уже сверх всякой меры. Гнусавя от одолевшего меня насморка, я страдальчески завопил со своей кровати:

— Товарищ командир, пусть мне дадут хоть спокойно умереть!

— Ты знай себе скреби, Бранко. Пусть говорит, что ему вздумается, — успокаивает меня командир. — А умереть ты всегда успеешь.

Вообще-то Дошен — мой приятель еще по Белградскому университету, он юрист, я же окончил философский, мы земляки, оба крестьянские сыновья, но все это летит коту под хвост, когда мы с ним встречаемся: сразу же начинаются взаимные поддразнивания и насмешки. Прицепился он ко мне как банный лист, нигде покоя не дает. Придумывает разные небылицы про меня, описывает какие-то мои приключения в Белграде, которых я не помню, да к тому же еще призывает командира в свидетели. В особенности он не давал мне житья из-за того, что в Белграде я сторонился политработы и занимался одной только литературой.

— Ага, попалась птичка в сети, теперь придется тебе и политикой заняться. Раз уж ты военный корреспондент газеты «Борба», я тебе не дам в нашей Пятой дивизии писать рассказы про деда Васкрсие и бабу Дэву. «Бог в помощь, Васкрсие». — «Здорово живешь, Дэва». — «Как здоровьичко-то?» — «Да помаленьку, Дэва, помаленьку, хвала господу. Только вот свинья у меня чего-то прихворнула, так я иду к Драгойле-ворожее, чтобы она мне написала какое-нибудь заклинание…»

— Это мулла пишет заклинания, а бабы на угольях гадают! — ехидно перебиваю его я, но Дошен, не задумываясь, отвечает:

— Муллы свиней не лечат, им это делать вера не позволяет, поэтому Васкрсие все-таки идет к бабе Драгойле, своей куме.

Иногда он своими издевательствами доводит меня до того, что мне приходится прятаться, когда я пишу, чтобы не попасться ему на язык. Тогда он рыскает по всему штабу, ищет меня и зовет:

— Кис-кис-кис! Кис-кис, котик Тоша!

Я, конечно, не могу этого стерпеть и ору из своего укрытия:

— Что ты там заладил: «Кис-кис!» Лучше бы прочитал статью Димитрова о кадрах, тогда бы узнал, что я значу для дивизия.

— Ага, вот ты где, и уже в политику ударился!

Вот и сегодня он садится рядом с командиром, закуривает сигарету, а потом оборачивается ко мне и начинает декламировать:

Пятая дивизия идет в победный бой,

Реет над бойцами знамя со звездой…

— Что, не нравится? — сердито спрашиваю я. — Напиши лучше, если сможешь.

Дошен поворачивается к командиру и говорит вполголоса, но так, чтобы и я все же мог бы его слышать:

— Хотел бы я знать, в какой такой победный бой пойдет Пятая, когда противник сам начнет наступать на нас. Совсем ты заврался, приятель.

Хоть я и был болен и занят самим собой, я сразу навострил уши, как заяц в капусте, слыша подозрительный шорох. Я даже позабыл про свой сказочный горшок.

Наступление? Уже несколько дней Зуко Зукич будоражит бойцов, охраняющих наш штаб, слухами о готовящемся наступлении на свободную партизанскую территорию, на нашу родную «Бихачскую республику».

Вот оно, значит, как. Готовится новое наступление.

В эту минуту мне вспоминаются Николетина, Лиян, Станивук, маленький Джураица и остальные мои товарищи, которых я покинул и которые, может быть, даже и не подозревают, какая страшная сила может на них обрушиться. Я откладываю ложку в сторону. Даже мед кажется мне горьким.

«Что-то с вами будет, друзья мои дорогие, когда враг вдруг пойдет на вас в наступление? Как-то вы будете лежать на снегу у пулеметов, готовые открыть огонь?..»

35

Наступление!

Сквозь туман, снег, ночью, по бездорожью пробирается неутомимый народный разведчик, стойкий и вездесущий Зуко Зукич. Сообщает, что на свободную партизанскую территорию прет бесчисленная вражеская армия: немцы, итальянцы, усташи, четники, разные легионы, сотни, полки, дивизии… Идет даже «Чертова дивизия»…

— Все они чертовы! — воинственно воскликнула храбрая тетка Тодория и, подняв над головой здоровенную дубину, заявила: — Прежде всего пришибу свою кошку, чтобы не попала в лапы итальянской армии.

— А с собакой твоей что будет, с Шаровом? — спросил кто-то.

— Ха, Шаров отступает и наступает вместе со мной и слушает мои команды, не то что кошка… Вы когда-нибудь видели, чтобы кошка бежала в