— Не знаю. Но могу точно сказать, что адвокат и преступник не находятся на противоположных сторонах закона, поскольку адвокат — не представитель закона, а посредник между правосудием и преступником. Все это делает нас двойственными людьми, с сомнительной моралью. Всю жизнь мы имеем дело с ворами, убийцами и психопатами. На любого человека оказывает влияние его окружение, и мы в конце концов впитываем в себя мораль воров, убийц и психопатов.

— Как вы решили стать адвокатом с таким мнением об этой профессии?

— Прежде чем стать адвокатом, я не имел ни малейшего представления о том, что это такое. Я говорил вам, как все сложилось.

— Да. А теперь расскажите, как развивалось ваше отношение к Сарко в те годы, когда вы не виделись с ним. Как вы следили за созданием и разрушением мифа о Сарко?

— Сначала поясните, что вы подразумеваете под словом «миф».

— Полагаю, это история, гуляющая в народе и содержащая вперемешку правду и ложь, при этом правда в ней такова, что ее невозможно поведать абсолютно правдиво.

— Но скажите тогда: чья это правда?

— Общая правда, затрагивающая всех нас. Подобные истории существовали всегда, люди придумывают их, потому что не могут без них существовать. История Сарко имеет лишь то небольшое отличие, что ее сочинили не сами люди — вернее, не только они, а прежде всего СМИ: радио, газеты, телевидение. Также внесли свою лепту песни и кинофильмы.

— Что ж, именно так я и следил за созданием и разрушением мифа о Сарко — через прессу, книги, песни и фильмы. Так же, как и другие люди. Ну, не совсем, конечно, как другие люди, ведь я знал Сарко, когда он был подростком. Вернее, я не просто знал его, а был одним из его банды. Разумеется, это тайна для всех. За исключением моего отца и инспектора Куэнки, никто из тех, кто не был в свое время завсегдатаем китайского квартала, не подозревал, что в шестнадцать лет я состоял в банде Сарко. Однако отец никогда ни с кем не обсуждал дело, и, насколько мне известно, инспектор Куэнка тоже. Я же все эти годы пристально отслеживал информацию о Сарко: вырезал и сохранял заметки из газет и журналов, смотрел фильмы, основанные на его жизни, записывал репортажи и интервью, которые показывали по телевизору, читал его мемуары и написанные о нем книги. Таким образом сформировался архив, который я предоставил в ваше распоряжение.

— Он просто великолепен. Материалы значительно облегчают мне работу.

— Я бы не сказал, что он великолепен. Там собрано далеко не все — правда, если что и отсутствует, то нечто второстепенное. Кроме того, многое я достал годы спустя — в библиотечных отделах периодики и на блошиных рынках. Разумеется, жене и друзьям мое увлечение Сарко и всем, связанным с миром молодежной преступности, казалось довольно странным и иногда даже несносным, но по большому счету это было не намного более удивительным чудачеством, чем ребяческая страсть коллекционера, собирающего марки или модели поездов.

Помню, например, как мы с Ирене отправились посмотреть «Диких парней», первый из четырех фильмов, снятых о Сарко, режиссера Фернандо Бермудеса. Я примерно знал содержание фильма, потому что читал о нем в газетах, однако по мере того как развивалось действие и перед моими глазами воскресали события, участником которых я являлся, у меня случился приступ тахикардии и тело покрылось холодным потом. Нам с женой пришлось спешно покинуть кинотеатр. На следующий день я вернулся туда один, чтобы посмотреть фильм. Потом я смотрел его три или четыре раза, с навязчивым упорством ища в нем реальность, прятавшуюся за вымыслом, словно фильм содержал в себе тайное послание, которое только я способен расшифровать. Как вы, наверное, догадываетесь, больше всего меня интересовал персонаж Гафитаса, и я задавался вопросом: действительно ли таким видел меня Сарко — робким подростком из приличной семьи, изменившимся после попадания в банду и задумавшим предать главаря, чтобы отнять у него лидерство и девушку. В конце истории так и происходит: Гафитас совершает предательство и, кроме того, оказывается единственным, кому удается уйти от полиции, — и этот финал без объяснений, оставивший в недоумении стольких зрителей, кажется мне лучшей частью фильма.

Также я помню, при каких обстоятельствах мне довелось увидеть телевизионную пресс-конференцию, которую Сарко давал прямо в барселонской «Ла-Модело», весной или летом 1983 года, когда ему удалось свой провалившийся побег превратить в самый известный тюремный бунт в истории Испании. В тот вечер я пришел познакомиться с семьей Ирене и хорошо помню, что после того, как она представила меня своим родителям и мы пили аперитив, внезапно я разглядел на другом конце столовой, на экране телевизора, работавшего без звука, лицо Сарко. Изображение было расплывчатым, но я сразу его узнал: Сарко был с длинными волосами и в обтягивающей футболке с коротким рукавом, под которой сильно выделялись грудные мышцы. Он сидел в свете телевизионных прожекторов, под вспышками фотокамер, в окружении журналистов и заключенных, и, как казалось, требовал тишины. Его предплечье было перетянуто жгутом, конец которого он зажимал ртом, тогда как в другой руке держал шприц, собираясь сделать себе укол героина. Очевидно, таким образом Сарко намеревался продемонстрировать, что тюрьмы наводнены наркотиками. В тот момент я разговаривал с отцом Ирене, и, как впоследствии она мне рассказывала, ничего не объяснив и напрочь забыв о своем собеседнике, я поднялся, подошел к телевизору, включил звук и принялся увлеченно слушать и следить за тем, что происходило на экране, а Ирене за моей спиной пыталась как-то исправить положение и обратить ситуацию в шутку. «А я и не говорила, что он безупречен, — сказала она отцу. — Он помешан на молодежной преступности, а когда дело касается Сарко, то вообще голову теряет. Но ведь гораздо хуже было бы, если бы он увлекался выпивкой». Позже, когда мы расстались, Ирене стала менее снисходительной и часто бросала мне в лицо упреки по поводу моего увлечения, считая его признаком инфантилизма. Еще я помню, как однажды в «Ксайке», ресторанчике самообслуживания на улице Ховельянос, где мы с Кортесом и Губау обычно обедали, я увидел по телевизору кадры задержания Сарко после его побега из тюрьмы особого режима «Лерида II». Он лежал на асфальте на углу одной из улиц в центре Барселоны, рядом с еще двумя беглецами; у всех троих руки были скованы наручниками за спиной, а над ними прохаживались полицейские в штатском, продолжавшие потрясать пистолетами, будто ситуация находилась не под их контролем. Возможно, они дожидались приказа увозить