В два прыжка он оказался у кочки и, вырвав растение двумя руками, почувствовал, как ладони обожгло. Охнув от неожиданности, Никита выпустил находку, и краснолист упал в болотную воду. Ладони горели, хотя внешне выглядели вполне обычно. Он натянул рукав и, схватив растение за белёсый корень, побежал к костру.

Тана умирала. Багрово-синий отёк сдавил шею, и она задыхалась, с хрипом ловя воздух пересохшими губами. Её лицо посинело и опухло, глаза с расширенными зрачками метались, ничего не видя вокруг. По всему телу и рукам расползлись кровоподтёки, которых с каждой минутой становилось всё больше.

Запыхавшийся Ник упал на колени перед лекарем и, тронув его за плечо, выдохнул:

– Нашёл… Дальше как?

Лекарь открыл глаза и тихо прошептал:

– Сок из листьев… пить… Но поздно… уже…

Никита помотал головой, плохо понимая, что сказал лекарь, и снова потряс того:

– Ты же говорил, что поможет! А теперь…

– Пробуй… Не теряй время… – шёпот затих, и Бракар снова закрыл глаза.

Никита бросился к котелку, выплеснул из него воду, и уже не обращая внимания на жгучую боль, принялся обрывать и бросать в котелок красные листья. Выхватив из своего мешка деревянную ложку, он начал лихорадочно растирать их. Те были жесткими, как пластик, и никак не хотели превращаться в кашицу, но Никита продолжал остервенело долбить по ним ложкой.

Из-за кустов примчалась Рула, победно размахивая зажатым в рукаве краснолистом, и спустя несколько секунд они уже вдвоем шурудили ложками в котелке. Через минуту они почти справились с растением и уже прикидывали, как отжать драгоценные капли, когда стонущие звуки за их спинами вдруг затихли.

Никита оглянулся. Тана не дышала. Её глаза остекленели, в углах рта показалась бурая пена.

– Нет! – Тван и Никита крикнули одновременно. Тана вдруг встрепенулась и попыталась сделать ещё один вдох. Её глаза на мгновение приняли осмысленное выражение, и по щеке поползла крупная слеза.

Никита бросился с котелком к Тане и принялся пальцами заталкивать в её приоткрытый рот красную кашицу, крича: «Глотай, глотай же». Но девушка его уже не слышала. Сделав ещё несколько судорожных вдохов, она вдруг вытянулась и замерла, уставившись в небо бессмысленным взором.

Всё было кончено. Никита с ужасом смотрел на девушку, ещё какой-то час назад бодро шагавшую по тропе и подбадривавшую всех перспективой скорого отдыха. Её спокойный весёлый нрав помог всем им пережить немало страшных и горестных минут. Теперь её не стало… Никита пытался осознать это, но его мозг отказывался принимать свершившееся. Мальчик зажмурился и всхлипнул.

Тван вдруг завыл. Жуткий звук вырвался откуда-то из самой глубины его крупного тела и взвился над этим проклятым Богами островком, над этим бесконечным гиблым болотом и над всем ненавистным миром, так жестоко отнявшим единственное дорогое ему существо.

Ник с Рулой и подоспевшая к ним Мелеста полными слёз глазами смотрели на это нечеловеческое проявление страшного и внезапного горя, сразившего молчаливого сурового Твана, за которым никто раньше не замечал слишком сильных проявлений его любви к этой милой девушке.

Он выл ещё минут пять. Потом вдруг встал, бережно уложил Тану на землю, провел рукой по её лицу, закрывая начавшие мутнеть глаза, взял свой меч и пошел вглубь островка. Дарт дёрнулся за ним вслед, но тот только молча мотнул головой, отметая предлагаемую помощь.

Мелеста, упав на колени у тела подруги, долго плакала, потом осторожно прикрыла ей лицо уголком плаща и, махнув Нику, понуро сидевшему у так и несостоявшегося костра, подошла к лекарю. Бракар лежал, глядя на ребят. Он был по-прежнему бледен, но его дыхание сделалось чуть ровней, а взгляд чуть живее. Мелеста присела возле него и поправила лежащий под головой плащ.

– Вам лучше, Бракар?

– По сравнению с Таной – да… – лекарь говорил очень тихо, его голос шелестел, как сухая трава под ветром. – Пить… очень пить… хочу…

Мелеста кивнула, и они с Рулой принялись разжигать костер. Никита набрал в котелок воды, выбросив ненужную уже траву, и водрузил его над огнём. Бракар указал на какую-то невзрачную травку, росшую рядом с его постелью, которую Никита тут же бросил в закипающую воду. Спустя десять минут девушки уже поили больного отваром.

Тван вернулся в темноте, когда ребята, сгрудившись у костра, уже начали дремать. Не говоря ни слова, он сел у тела любимой и замер. Проснувшийся среди ночи от липнувшей к лицу мерзкой болотной сырости, Никита так и увидел его, сидевшего с опущенными плечами и склонённой на колени русой головой.

Хоронили Тану утром. Тван осторожно завернул тело девушки в плащ и отнёс к выкопанной с вечера могиле. Плачущие девушки и едва сдерживающие слёзы юноши молча простились со своей подругой. Тело опустили в неглубокую яму, земля укрыла её теперь уже навсегда. Тван любовно пригладил руками невысокий холмик, поправил сплетённый Рулой венок из неярких болотных цветков и пошёл к костру, не оглядываясь.

Начинался новый день. Шестой день их пути по бесконечным болотам Пустошей.

Задумавшись, Грасарий едва не проскочил мимо нужной двери. Толкнув дубовую створку, младший брат Повелителя вошёл в большую светлую комнату, не отличавшуюся изысканным убранством, дорогой мебелью или вычурными украшениями.

Главное и единственное её богатство составляли книги, которых здесь было великое множество. Они стояли на полках, сплошь, от пола до потолка, покрывавших все четыре стены, лежали на столах, расставленных по всей комнате, были свалены в углу у огромного сундука, стопками размещались на стульях и табуретах.

Среди этих бесценных сокровищ, за большим столом у открытого окна, спиной к вошедшему восседал книжный червь, знаток истории и летописец современности, алхимик и астролог, Главный книжник Нумерии Туфин Бугвист.

Грасарий пересёк комнату и уселся на стоящий у окна стул. Туфин поднял голову и кивнул посетителю.

– О-очень интересно, да-а-а… Кто бы мог подумать! – В руке Туфин держал перо, которым быстро выводил на листке бумаге цифры, выстроив их в четыре неравных столбика. Другой рукой он что-то измерял на карте звёздного неба линейкой, с нанесенными на ней странными знаками и символами. Необычные глаза цвета морской волны в мелкой сеточке морщин ярко горели на его живом худощавом лице, обрамлённом седыми длинными волосами и острой ухоженной бородкой.

Высокий лоб плавно перетекал в лысеющее темя, посредине которого темнело родимое пятно в виде трилистника – особая отметина и великий дар Богов избранному. Именно за неё Туфин и получил свое прозвище – Меченый – которое произносили только шёпотом и только за спиной книжника.

Крючковатый нос с тонко вырезанными ноздрями придавал лицу вид хищной птицы, выглядывающей свою добычу. Сухие длинные пальцы в неистребимых пятнах от проведённых химических опытов и пролитых чернил находились в постоянном движении, даже когда он не занимался своим любимым делом – письмом.