У Черникова было больше оснований доверять памяти Никитина, нежели записям Шостака, поэтому он попросил следователя съездить в архив, куда было сдано дело об убийстве пятнадцатилетней девушки в Арманском. Это произошло в восемьдесят четвертом, а в следующем году убийство раскрыли. Мужика приговорили к вышке, дело сдали в архив.

Поняв, что данная новость мало что говорит девушке, оперативник рассказал ей абсолютно все, что они наработали с Никитиным. Через два дня произошло невероятное.

Виктория подняла в архиве уголовное дело семнадцатилетней давности, отправила на дактилоскопическую экспертизу отпечатки пальцев, оставленные на месте убийства девочки, и опешила, получив результаты. Теперь уже не приходилось сомневаться в том, что убийство девочки в далеком восемьдесят четвертом и три трупа сейчас, в тринадцатом году, — дело рук одного человека, беспомощного пациента реанимации. Если это так, то кто же получил высшую меру в восемьдесят пятом?

Изучив дело, Бородулина пришла к выводу, что подсудимого приговорили исключительно на основании дачи признательных показаний в отношении себя. Вдобавок у бродяги — а подсудимый не имел постоянного места жительства — был найден складной нож. На нем обнаружились следы крови той же группы, что и у убитой девочки.

Теперь, спустя семнадцать лет после убийства, на кушетке в реанимации больницы города Слянска лежал человек, восставший из ада. Допросить его не представлялось возможным. Он находился в глубокой коме.

Астры, сияющие каплями утренней росы, стояли в банке с водой под кроватью, а стрелки настенных часов показывали половину одиннадцатого. Это означало, что повседневный утренний обход начнется ровно через полчаса.

— На крайний случай покажу главному астры под кроватью. Он обозлится и сразу меня выпишет, — объяснил опер сожителям по палате и уснул.

Стрелки часов показывали без пяти минут двенадцать, когда в его сознание, уже начинающее светлеть после крепкого сна, ворвался жуткий шум. Такой грохот могло вызвать падение на кафельный пол металлического подноса с медицинскими хирургическими инструментами. Они рассыпались, и шум затих.

Сергей подскочил на кровати, осмотрел присутствующих, после чего бросил взгляд на часы. Одиннадцать пятьдесят пять!..

— Эй, соседи, я что-то не понял, а обхода не было, что ли?

— Почему не было? — философски отозвался дед с соседней кровати, слюнявя палец и переворачивая страницу «Медведя», позаимствованного у Черникова. — Был.

— А почему меня не разбудили?

— Хотели. Эх, хороша стерва! — Дед не отводил взгляда от журнала. — Хотели, да главный сказал, пусть спит, мол, завтра утром все равно выписывать.

— Почему завтра, а не сегодня? — Опер сообразил, что вопрос ушел не по тому адресу, и вспомнил другое. — Слушай, дед, а что это за шум был? Как будто в столовой уронили на пол поднос с вилками!

— Вот, в столовой, наверное, и уронили. Или в реанимационной. Рядом же и та, и другая… Смотри, Сережка, какие тити! У моей старухи такие в сороковом были, когда поженились! В аккурат перед войной. А сейчас… — Дед разочарованно вздохнул, с явным раздражением перевернул страницу и увидел нечто такое, от чего у него окончательно испортилось настроение.

Старик кинул журнал себе в ноги и спросил:

— Вот ты скажи, Сережка, отчего у человека с возрастом голова крепчает, а мощь слабеет?

— От того, дед, что в молодости ты используешь не голову, а эту мощь. — Черников, не сводя глаз с двери, стал приподниматься на кровати. — Мощь износилась, а голова наконец-то соображать стала. Скоро, дед, и она свое отработает. Тогда вообще никаких проблем не будет.

— Ты куда это? — удивился старик, видя, как Черников, осторожно ступая мягкими тапочками по полу, приблизился к двери.

В больнице стояла мертвая тишина. Это было так непривычно, что Черников почувствовал легкий озноб и прилив адреналина. Он как никто другой знал, что предвещает или о чем уже возвестила такая тишина. Для обычного человека она ничего не значит, он даже не обратит на нее внимание, но тот, кто связан со смертью обязательством каждый день ее видеть и чувствовать, впитает такую тишину каждой клеткой своего тела.

Черников чувствовал вдалеке от себя чье-то влажное, хриплое дыхание, скользящие шаги. Перед его сознанием проплывали мутные обрывки мыслей дикого существа, вырвавшегося на волю.

Черников стоял у двери. Все обитатели палаты в оцепенении наблюдали за металлическим, неестественным блеском глаз неугомонного балагура, мента Сереги. Они видели его таким впервые. Их не было в подвале, когда он, ведомый беснующимися клетками мозга, шел к тому месту, где была привязана к трубе дочь его друга.

— Если через десять минут не вернусь, вызывайте полицию.

Беззвучно приоткрыв дверь, он вышел в коридор. Пустой стул у двери реанимационной палаты заставил повлажнеть его ладони. На этом стуле должен был сидеть, не вставая и никуда не отлучаясь, охранник из ГУВД. Он должен был сторожить человека, находящегося внутри.

Не входя в палату, Черников толкнул рукой дверь. Она предупреждающе заскрипела и распахнулась. По этому звуку, еще даже не видя кровати, опер догадался, что палата пуста. А вот и сама кровать…

На полу валялись трубки капельниц, к которым прилипли обрывки пластыря. Из игл, вынутых из тела, на кафель вытекала какая-то жидкость. Рядом лежал перевернутый медицинский лоток и около десятка никелированных инструментов. Падение всего этого добра и заставило сон оперативника перейти в явь.

Сергей осторожно наклонился и поднял с пола большой скальпель. Развернув его в руке лезвием вверх, он вышел из палаты и двинулся по следу, оставленному босой ногой. Убийца сорвал иглы, сбросил трубки на пол и наступил на вытекшее лекарство. Пятно было размером с советский пятак, и Черников знал, что через десяток метров никаких следов уже не останется. Жидкость сотрется со ступни, а невидимая больничная пыль вскоре уничтожит и отпечатки чистой ноги.

Однако именно этого десятка метров Сергею хватило, чтобы понять — беглец уходит к лестнице. Вот только куда он по ней двинется — вверх или вниз? Если следовать логике, вниз, ибо все выходы из зданий находятся на первом этаже, а не под крышей. Но Черникова вела не логика, а наитие.

Черникова вела не логика, а наитие.

Проходя мимо коридора, он увидел охранника. За столом, рядом с медсестрой, сидел сержант в форме. Черников глядел на эту картину с облегчением, так как сержант был жив. Не с перерезанным горлом и вырванными глазными яблоками.

— Бегом ко мне, козленыш! — вполголоса зашипел Черников.

Сержант знал, кто этот больной, но чувство собственного достоинства и желание не упасть в глазах барышни заставили его не торопясь встать, с независимой миной поправить рукой содержимое штанов между карманами и начать движение вразвалку. Со спокойствием, превосходящим пределы разумного, Сергей шагнул навстречу охраннику, взял его за шиворот, как берет щенка заботливая сука, и поволок к реанимационной палате.