резолюция съезда отбрасывает некоторые формулировки из Московской резолюции [XIV Московской губернской конференции РКП(б). – С.В.] ради целей единства. В резолюции съезда нигде не говорится о ликвидаторстве, пораженстве и т. п. грехах оппозиции. О смягчении формулировок в целях единства говорится и в письме съезда к Ленинградской организации. Между тем, доклады воскрешают наихудшие выступления и обвинения. И чем дальше они (доклады) от Москвы и чем меньше “масштаб” докладчика, тем доклады все более “исправляют” резолюцию»[715].

Данный документ – свидетельство того факта, что, потерпев фиаско, Новая оппозиция продолжала отстаивать свою правоту в вопросах, связанных со стратегией большевистской партии и мирового коммунистического движения, и главным образом – в том, что мировая революция отходит на второй план, но с повестки окончательно не снимается. Новая оппозиция продолжала ссылаться на партийный Устав в рамках противодействия установлению сталинской диктатуры: «Насколько известно, нигде до сих пор, во всяком случае, до момента речи Каменева на съезде, не было сказано, что Сталин и центр партийного руководства – это одно и то же. По крайней мере, в Уставе [на это] нет и намека. Другое дело, что есть стремление отождествить оба эти понятия»[716].

Словесно, сделав на XIV съезде РКП(б) – ВКП(б) заявление о «руководителе партии», Каменев Сталина переиграл: последнему следовало демонстративно опровергнуть оппонента в этом важном вопросе, а генсек как раз этого и не сделал, предоставив Новой оппозиции удобный повод для ссылки на Устав.

Из документа видна и сталинская методика ведения борьбы: добиться от делегатов нужного голосования, продемонстрировав на публике собственную «умеренность», а потом спокойно, опираясь на аппарат, представить на местах дело так, будто фиаско политических противников было полным. Вначале улыбнуться, а потом тихо придушить.

Чтобы закончить анализ документа, приведем, уже без комментариев, его заключение: «Доклады о XIV съезде полны личных выпадов по адресу руководителей оппозиции, несмотря на прямое запрещение [Январского] Пленума ЦК. В изложении споров на съезде оппозиции приписаны взгляды и теории, которых она не разделяла и разделять не могла. Это бросается в глаза при мало-мальски внимательном анализе и сопоставлении речей и сочинений Зиновьева, Каменева с толкованием этих же речей Кагановичами, Бухариными и докладчиками, пользовавшимися шпаргалкой. Цели таких методов спора и изложения ясны. Излагая перед партией антиленинские мысли и теории, которые якобы принадлежат Зиновьеву и Каменеву, показать партии, что дело руководства партией должно перейти в другие руки»[717].

27 апреля 1926 г. Новой оппозицией был подготовлен «Обзор программ и методических указаний А[гитационно]-п[ропагандистских] о[тделов] ЦК и МК) “Проработка XIV партсъезда в партшколах”». Анализ журналов Агитационно-пропагандистских отделов ЦК и МК ВКП(б), в которых были напечатаны указания о содержании и характере проработки съезда в школах политграмоты, позволил Зиновьеву со товарищи показать, что «“Компрометация вождей” – выдержанная до конца система, проводимая «“сверху” и… по печатным тезисам»[718]. Оппозиционеры отмечали, что в указаниях Агитационно-пропагандистских отделов ЦК и МК ВКП(б) давалось «такое извращенное изложение наших взглядов и такие формулировки, что освоение их слушателями школ не могло их не убедить, что Зиновьев, Каменев и др. стремятся повернуть партию от коммунизма к меньшевизму, извращают и борются с ленинскими заветами и т. д. и т. п.»[719]

Всем большевикам и членам иностранных коммунистических партий было известно, что Зиновьев фактически отстранен от руководства мировым коммунистическим движением, однако оппозиционеры все же не преминули указать: «Если есть хоть малейшее оправдание […] извращениям во время разгара дискуссионной борьбы, что-де в пылу спора неизбежны перегиб и извращения, то совершенно непонятным и антипартийным становится такой метод после закончившейся дискуссии, после того как “ликвидатор”, “противник середняков” (как трактуется об этом в журнале ЦК) избран в члены ПБ и руководит Коминтерном»[720]. Оппозиция в заключение заявляла, что не удивится, «если где-нибудь в Пошехонии при изложении дискуссии кто-нибудь этак авторитетно заявит, что “оппозиционеры хочут перейти в меньшевики, да Рыков и Сталин не пущают”»[721].

Когда казалось, что петля на шее Г.Е. Зиновьева и его сторонников вот-вот затянется, вскрылся чудовищный сталинский просчет. Генсек сделал неверную ставку в китайском вопросе, от решения которого во многом зависела судьба международного коммунистического движения и мировой революции в целом. Коммунистическая партия Китая, созданная в 1922 г., не была самостоятельной политической силой, входя, в соответствии с директивой Исполкома Коминтерна, автономной структурой в состав мелкобуржуазного Гоминьдана. С далеко идущей задачей овладения им изнутри. В марте 1925 г. умер лидер Гоминьдана Сунь Ятсен, чем попытался воспользоваться Чан Кайши – начальник Военно-политической академии Гоминьдана, находившийся на острове Вампу в 10 км от Кантона, и одновременно главный инспектор Народно-революционной армии, командир ее 1‐го корпуса[722].

В 1925–1926 гг. Китайская коммунистическая партия заметно окрепла в связи с общим подъемом революционного движения в этой стране. В ЦК Коммунистической партии Китая появились сторонники выхода партии из Гоминьдана и работы «в дальнейшем на основах известного политического блока между рабочей партией и мелкобуржуазной национальной партией, каковой, по сути дела, является партия Гоминьдан»[723]. В ЦК Гоминьдана, в силу усиливающейся классовой и политической дифференциации, также росли тенденции к «эмансипации» от коммунистов, поскольку последние стали иметь «слишком большое влияние на дела Гоминьдана»[724]. По (вполне, как мы теперь знаем, оправданному) мнению знатоков восточного движения в Коминтерне, и прежде всего руководителя Восточного отдела В.С. Войтинского, впервые делавшего доклад в Политбюро «О Сунь Ятсене» еще в начале 1924 г.[725], рано или поздно официальный «развод» двух партий был неизбежен[726]. Однако это самое «рано или поздно» представляло собой предмет для конфликтов внутри ЦК ВКП(б) и Исполкома Коминтерна вокруг тактики коммунистов в Китае, а в конечном итоге – стратегического вопроса мировой революции.

В марте 1926 г. Чан Кайши потребовал от коммунистов либо окончательного вхождения в Гоминьдан, либо выхода из партии. Переговоры с Чан Кайши, которые провела комиссия во главе с членом Оргбюро ЦК ВКП(б) А.С. Бубновым, ни к чему не привели. Главным военным советником Москва поставила Николая Куйбышева, брата председателя ЦКК ВКП(б). Н.В. Куйбышев занял твердую в отношении Чан Кайши позицию – последний предпринял попытку контрреволюционного переворота, развернув 20 марта аресты коммунистов и блокировав район Кантона, в котором проживали советские советники. Дело шло к разрыву с СССР.

29 апреля, узнав об этом, Г.Е. Зиновьев внес на заседание Политбюро ЦК ВКП(б) предложение о выходе Компартии Китая из Гоминьдана. Однако ПБ предложение отклонило: «Признать вопрос о разрыве между Гоминьданом и Компартией… имеющим первостепенное политическое значение. Считать такой разрыв совершенно недопустимым. Признать необходимым вести линию на сохранение Компартии в составе Гоминьдана»[727]. Политбюро ограничилось решением: «Вести дело к уходу (или исключению) правых гоминьдановцев из Гоминьдана. Идти на внутренние организационные уступки левым гоминьдановцам»[728]. Принять такое решение можно было только в забытьи. В Кантон вернули старых, уступчивых, советников, которым удалось восстановить «добрые» отношения с Чан Кайши. Но обманывались в этом только наши советники да их