* * *

Мы с Лесли отправляемся в бар на Колумбус-авеню в районе Семидесятой — она живет неподалеку, за углом. Снег падает большими, тяжелыми хлопьями, и белые морозные узоры паутиной ложатся на витрину бара. Внутри почти никого нет, и мы присаживаемся за столик.

Мы разговаривает ни о чем, и после порции джина с тоником она просит меня взять ей «штакан шипучки».

— Стакан шипучки? Что ты имеешь в виду?

— Какую-нибудь газированную, — проглатывает она слова, навалившись грудью на стол; ее глаза плавают вверх-вниз.

Я заказываю ей сельтерскую воду и, пока жду у стойки, наблюдаю за ней. Ее распущенные волосы падают спереди через одно плечо, а кожа все еще блестит, как отравленное молоко в «Подозрении». «Штакан шипучки»? «Евро-Дисней», мягкие игрушки, белые носочки… может быть, иностранцы все подвержены тому, чтобы оставаться пятилетними как можно дольше. Они ненавидят американцев, но это не их вина. Потом они так же привыкают к тому, чтобы обходиться без душа несколько дней, всерьез воспринимают Джерри Льюиса, готовы пойти на публичное обезглавливание ради кассеты со «Спасателями Малибу» и носят кожаные штаны «Ледерхузен».

Мы с Лесли проводим в этом баре более часа, и я все это время наблюдаю, как постепенно линяет ее улыбка в неясном синем свете, обволакивающем ее, словно шаль.

Что мне сказать ей в следующий раз, когда мы увидимся?

Я поднимаюсь по лестнице позади Лесли. Как волосы и грудь Марджори, ее спина грозит стать предметом моего навязчивого желания, но не факт, поскольку со спиной, скажем прямо, не так уж много сделаешь. Мы на узкой винтовой лестнице, и она еще тащит свою шубку (из «Сакса», судя по ярлыку) за собой по ступенькам, и мне трудно удержаться от того, чтобы не наступить на шубку и не подхватить ее затем… Очень соблазнительно трахнуть ее прямо на этой шубке.

Мы все в снегу.

Шагнув внутрь квартиры, она скидывает обувь, быстро махнув каждой ногой, но тут же пытается поймать туфлю в воздухе. От этой попытки ее ведет в сторону, туфля улетает в раковину, и Лесли весело хохочет, но смех выходит какой-то ведьминский.

По стенам развешены картины в рамах со сценами охоты на лис девятнадцатого века (не ее ли это прапрадедушка верхом на гнедом коне прыгает через пуделя?), а в углу гостиной стоит навороченный компьютер. Квартирка аккуратная, уютная и обустроена в стиле Старого Света… Папочка определенно помогает в съеме жилья.

— Я знала, что нравлюсь тебе, — говорит она мне.

Ну, конечно. Марджори просветила ее.

Перед моим уходом мы минут десять целуемся, причем треть этого времени я пытаюсь открыть ей рот, чтобы всунуть туда язык.

Когда я обнимаюсь с Айви, она на ощупь словно уютное, теплое, мягкое одеяло. Марджори была пылающим костром с языками пламени, которые затягивали меня в самое пекло. Лесли похожа на гладильную доску.

Мы все время стоим возле входной двери, и в какой-то момент она издает что-то вроде «мммннфф». Звучит многообещающе, но, возможно, она мычит только потому, что я наступил мокрыми ботинками на ее босые ноги.

— Тебе следует немного расслабиться, — говорю я ей.

— Я уже расслабилась, — отвечает она.

Может быть, из-за этого у Колина проблемы с ней. Может быть, дело не в девке.

* * *

Я снова беру такси… Поднялся ветер, и снег носится по пустынным ночным улицам змеистой поземкой. В хмелю мне кажется, что мы летим, отклонившись от прямого пути, через заснеженные горы.

Я вылезаю у «Пернети» и вхожу внутрь. Толпа поредела, и Айви нигде не видно.

* * *

Я беру другое такси и еду к дому Марджори.

— Я должен увидеть тебя, — говорю я ей по таксофону.

— Я уже собралась ложиться спать.

— Пожалуйста! Это безотлагательно.

— А откуда ты знаешь, что я сейчас не с кем-нибудь?

— Так ты не одна?

— Нет. Но откуда ты знаешь?

— Пожалуйста! Ради былых времен!

— О’кей. Но не ради былых времен.

Я пересекаю улицу, пробираясь по высоким белым сугробам — мои следы оказываются на них первыми, — и гадаю, что на ней будет надето, когда она откроет дверь. Она сказала, что собиралась ложиться спать, так что это вполне может оказаться чем-то экстравагантным, но на ней даже старомодный банный халат и пушистые розовые тапочки смотрятся неожиданно.

Она открывает дверь в халате, белом в полоску. Я подозреваю, что под ним надета хорошо мне знакомая черная ночная рубашка (крошечная розочка выглядывает из-за выреза); копна ее рыжих волос распущена.

Я падаю на колени и прижимаюсь лицом к низу ее живота.

Я чувствую ее руки на своей голове — она тянет меня за волосы.

— Поднимайся! Ну, встань, пожалуйста!

Она захлопывает за мной дверь, и я поднимаюсь.

— Ну, и к чему это было?

— Я не знаю.

— Сядь!

Она тоже садится на диван, но подальше от меня.

— Айви Купер видела, как ты уходишь с Лесли.

— Я знаю. Но откуда ты знаешь?

— Она выглядела не очень счастливой, поэтому я спросила ее, что случилось, она и призналась мне.

— Ты ведь не рассказала ей о нас, правда?

— Нет. Ты сам рассказал.

— Нет, я никогда не рассказывал ей этого.

— Да, а она сказала, что ты рассказал, когда я рассказала ей.

— Когда ты рассказала ей что?! Когда ты рассказала ей о нас?

Она кивает головой, и я рычу:

— О, проклятье!

— В любом случае ты можешь соврать и сказать, что ты просто проводил Лесли домой и между вами ничего не произошло.

— Я и в самом деле проводил ее домой, и между нами ничего не было.

Она наливает мне стакан воды, а я пытаюсь получше рассмотреть ее ночную рубашку, но она прижимает рукой халат на груди.

— Итак, Марджори… С кем ты встречаешься? С кем-нибудь?

— У меня есть… поклонники.

— Кто? «Базз Эвридей»? Вы вдвоем были сладкой парочкой.

— Причем постоянно. Он — лучший друг женщины.

— Кто еще? Кто-нибудь из корпорации?

— Ну хорошо, я скажу тебе, Зэки, только учти, что это секрет. Ты обещаешь не разболтать Вилли, Лесли или Айви? Особенно не рассказывай Айви. (Это может означать только одно: «Расскажи Айви немедленно».)

— Ну давай! Удиви меня.

— Я — любовница Джимми Купера. Вот так.

Извиняюсь за то, что использую клише, но я действительно воспринял эту новость как удар в челюсть.